Вообще загадочная история с городом моего рождения уже как-то всплывала в моей жизни. Новокиневск был записан в моем свидетельстве о рождении, и я несколько раз поднимал эту тему в семейных разговорах. Но каждый раз родители отвечали уклончиво и невнятно. Мол, ну да, мы там познакомились, потом переехали. Ничего интересного, скучный город, не о чем говорить.

Когда мне было лет двадцать, я предпринял чуть более детальное расследование этого факта своей биографии, но продвинулся не слишком далеко. Единственная оказавшаяся в доступе бабушка в ответ на мои расспросы хмуро зыркнула на меня и посоветовала заниматься своими делами, а не лезть в чужие. Зато я узнал, что в Новокиневске вроде бы осталась какая-то родня, собирался даже туда съездить, чтобы их разыскать, но так и не собрался. Откуда у голодного студента деньги на разведывательную экспедицию?

Из моих раздумий меня выдернул прилетевший в ухо мягкий предмет, вопль с камчатки «Сифа!» и общий гогот. Я встряхнулся, поймал то, что прилетело и оценил обстановку.

– Ты идиот, Марчуков? – заорала девочка с двумя аккуратными косичками, единственная из всего автобуса в парадной пионерской форме. Потом выбралась в проход и, неловко цепляясь за поручни, подошла ко мне. – А ну отдай, Крамской!

И протянула руку. Я посмотрел, что это такое в меня прилетело. Мягкий тканевый комок развернулся и оказался белой панамой.

– Белая панама – комаров родная мама! – прокричал кто-то с камчатки. Не успел рассмотреть. Смотрел на девочку. Она была красива просто фантастически. Голубые глазищи, скульптурно правильное лицо, длинная шея, прямые плечи. Прямо модель для античных статуй. Портило впечатление только выражение ее лица – злое, губы трясутся…

– Быстро отдай, Крамской! – повторила она, и ее глаза наполнились слезами. Запрещенный прием, да. Плачущие девушки всегда могли вить из меня веревки. При виде женских слез я становлюсь беспомощным, как кролик под тяжелым взглядом удава.

– Возьми, конечно! – я протянул ей панаму.

– Ууууууу! – раздался разочарованный вопль с камчатки.

– Идиот! – фыркнула мне в лицо античная богиня, гордо вздернула свой идеальный подбородок.

– Что за шум? – Анна Сергеевна поднялась со своего места прямо за водителем. – Самцова, вернись на место, ходить во время движения автобуса запрещено. Мамонов, вы что там опять устроили?

– А что сразу Мамонов-то? Чуть что – сразу Мамонов! – немедленно отозвался темноволосый парень в клетчатой рубашке, вальяжно развалившийся в самом центре камчатки. – Это не я, Анна Сергеевна, это Крамской панамой Самцовой кидался!

– Ай-яй, Крамской, первый раз в лагере, а уже хулиганишь! – строгий взгляд Анны Сергеевны уперся в меня. Похоже, мой первый выход оказался так себе.

– Больше не буду, Анна Сергеевна! – бодрым голосом сказал я и бросил взгляд назад, запоминая диспозицию. В центре – клетчатый Мамонов, с правой стороны рыжий парень с широким лицом, справа – крепыш с узкоглазым лицом сына степей. У правого окна – Прохоров, у левого… Какой-то ничем пока не примечательный парень. Мамонов в ответ на мой взгляд выпятил губу и дернул подбородком. Не нужно уметь читать по губам, чтобы понять не заданный вопрос: «Ну ты чо, на?»

– Так, я поняла! – Анна Сергеевна хлопнула в ладоши. – Вы все соскучились, ехать еще долго, так что давайте песню! Ииии!

Знает Север, знает Юг,

Пионер – хороший друг!

Он в труде друзьям поможет,

И в беде утешить может -

Он – хороший друг.

Неожиданно для меня автобус дружно подхватил незнакомые мне слова и под довольно слаженный хор уже совсем даже не детских голосов мы въехали на мост через широкую Киневу.