Или такой еще вариант: «Хочешь сильным быть и бодрым? Бегать, плавать, танцевать? Так вставай скорее смело, вместе будем приседать!»

Нужно ли говорить, что через два дня весь отряд ненавидел и пионербол, и подвижные игры, и Константина с его «кричалками». Я бы на месте вожатого насчет подушки на лицо и коленочки тоже обеспокоился. Уровень ненависти к нему был даже выше, чем уровень ненависти к нам.

Потом наступало время духовного просветления или личного досуга, как называла данное времяпровождение Нина Васильевна. Хотя, в реальности из личного в этом досуге была только возможность хотя бы на пять минут смыться в сортир и посидеть в тишине. Просто посидеть. Пока не прибегал Богомол и не начинал активно долбиться в дверь с криками о нарушении правил использования общественных мест.

Нас рассаживали в комнате отдыха и мы рисовали. Если у Прилизанного поехала крыша на почве физических занятий, у Бегемота случился сдвиг по теме изобразительного искусства. Она вдруг решила, что сила прекрасного непременно очистит нас от внутренних демонов.

Потом отряд дружно, с песнями, шел на обед. Именно дружно и именно с песнями. После обеда наступал тихий час. Единственная возможность опять же просто полежать. Не бежать никуда, не идти, не слушать Константина.

Из минусов – снова этот процесс проходил под бдительным взором вожатого. А я например, сильно нервничаю, когда рядом со мной спящим бродит неадекватный Константин Викторович.

Между полдником и ужином мы читали и обсуждали прочитанное. Вторая фишка от Бегемота. Если рисование не до конца очистило наши юные умы, то классические произведения литературы сделают это наверняка. А там – уже отбой.

Короче, отдых превратился в каторгу. У меня было полное ощущение, что я оказался снова в заключении. У Фокиной, походу, такая же ерунда. Мне кажется, она уже тысячу раз прокляла свой сомнительный договор с начальником тюрьмы.

Мы с ней постоянно пересекались взглядами и оба думали, наверное, в одном направлении. Что за хрень? Второй вопрос – как, твою мать, отсюда выбраться?

Единственная радость, перед сном нам разрешали буквально час посидеть на улице в беседке.

Но вот сегодня случилось чудо. В преддверие «Зарницы» Константин решил вывести нас в лес, где мы должны были отрабатывать навыки ориентирования и следопытства. Пока остальные пионеры «аукали» по кустам, разыскивая друг друга по сломанным веткам и примятой траве, как того требовал Константин Викторович, мы с Машей под шумок свалили в сторону от отряда.

– Вы куда? – в последнюю секунду заметила наши манипуляции Селедка и тут же подскочила к нам. – Я тоже пойду! С вами.

– Тупикина не тупи. – Громким шепотом ответил ей Мишин, который ползал рядом, пытаясь по муравейнику определить стороны света. И тут же сам заржал над своей фразой. – Тупикина… не тупи… Вот так каламбур. Слышишь, Антоха?

Антоха не слышал. Он с помощью трения пробовал разжечь костер в течение последних тридцати минут. Костер по-прежнему не горел, а вот Ряскин того и гляди готов был вспыхнуть.

– Я не с тобой разговариваю, дурак. – Окрасилась на него Селёдка. – Иди вон, муравьев смотри. Тупица.

– Сама дура. – Тут же отреагировал Вася. – У них же это… ну… симпатия.

Последнее слово Мишин произнёс выразительно и со значением.

– У кого симпатия? – Не поняла Васиных слов Селёдка. – У муравьев?

– Вот ты, конечно… – Мишин даже прервал свое занятие и посмотрел на Тупикину, покачав головой. – У Ванечкина и Фокиной.

Мы с Машей переглянулись, но спорить не стали. Пусть лучше так думают, чем догадаются о настоящем положении вещей.