Я быстро натягиваю штаны, накидываю куртку и забегаю в дом. Безоружным на рожон лезть тупо. Ружья у меня тоже нет. За неимением выбора хватаю топор.

Вечер заиграл остросюжетными красками. Я не знаю точно, сколько их и чем вооружены, поэтому фонарик не включаю. Свет у бабы Нюры отключен от щитка, это тоже играет мне на руку. Делаю ставку на эффект внезапности.

А вот и очертания машины. Оставили подальше, чтобы не шуметь. Ушлые ворюги, наверняка дерзкие парни с заточками.

Дверь в дом нараспашку. Ненадолго зависаю, разглядывая грязные кроссовки сразу за порогом. На вид какой-то детский размер. Сняли, чтобы не оставлять следов? А почему тогда только одна пара? Других отпечатков подошв на половицах не видно.

Немного напрягает, что главный бродит вокруг дома. Ставлю посреди коридора пустое ведро. Налетит — услышу.

Шестёрка его — вот он, роется в шкафу. Хиленький, совсем пацанёнок. Я думал, деньги ищет, а нет. Бельё постельное гребёт! Крохобор.

Гасить его нельзя. Не рассчитаю силы, самого посадят. А не гасить — заорёт, что тоже сулит мне тройной геморрой.

И что делать?!

Говорят, в критической ситуации на ум приходят гениальные идеи. Врут! Ну, либо я то самое исключение, что вечно портит всем статистику. Всё, что я придумываю — застать пацанёнка врасплох. Влепить ему вербально, так сказать.

Пока подбираю заход позабористей, он как чует — медленно оборачивается и замирает, испуганно таращась в темноту. Тлеющий за тощей спиной огонёк даёт совсем немного света, поэтому мне удаётся разглядеть немногим больше, чем с порога бани.

— Ну, что стоишь? — подражаю флегматичной речи киношных мафиози. — Спускай штаны.

— З-зачем?..

Внезапный поворот, признаю. Сам в шоке.

Секундная заминка даёт мне подобраться достаточно близко для броска. Оп, и воришка уже распластан на кровати с куском наволочки во рту.

— Пороть буду, — мрачно шучу.

Ремня ему, конечно, хорошо бы всыпать, но в воспитатели я не нанимался. Свяжу, а дальше пусть менты разбираются, что с ним делать.

В ответ раздаётся глухой, глумливо-истеричный и вполне себе женский смех...

Что-то в голосе парня меня ещё у бани смутило, теперь это нечто обретает конечный смысл и форму.

Хмурясь, отдёргиваю пальцы с простыни, которой наспех связал задохлику руки. Рывком переворачиваю пленного на спину и, придерживая за плечи, помогаю сесть.

Куртка, штаны, даже лоб и щека — всё в грязи. Но кожа на лице очень нежная, без намёка на пух или подростковые усики. Не по-мужски пушистые, изогнутые ресницы, волнующий излом губ, тонкие брови... Если это всё-таки мальчик, то очень смазливый. У сокамерников будет нарасхват...

Почти не дыша, срываю бейсболку. На острые плечи ложится каскад волос, довольно редкого, ангельски-белого цвета.

Звучно втягиваю воздух сквозь крепко стиснутые зубы. Да ну...

Сама Обломова в нашу дыру пожаловала?!

— Охренеть... Мелкая, ты, что ли?

Я сейчас не вспомню хоть одной нашей встречи, когда бы соседская внучка не подвела меня под монастырь. Я ей яблоко кину — она вдруг встанет столбом и не ловит. Хотя до этого полдня перед носом крутилась, достать не могла.

А когда рой ос отогнал водой из шланга? Кого обвинили, что мелочь слегла с температурой? Мне ведь тогда даже родная бабка не поверила. Не видела Галка никаких ос! Зато прекрасно расслышала: «Вали отсюда, дурища!»…

И так было постоянно. Я ей, значит, делаю хорошо, а сам потом оказываюсь крайним. То есть, с её точки зрения, там, где мне самое место.

Вот и сейчас, лупит на меня свои восхитительно злые глазища, сопит свирепо. И всё.