– Эта его проклятая жажда справедливости! – Мими в ярости швырнула тарелку об пол.

Ясмина нагнулась собрать осколки. Только что звонил Поль Гец, чтобы выразить благодарность и благословение раввина, которого немцы отпустили в обмен на Альберта. Голос у Поля был осипший. Виктор ничего не ответил, положил трубку и уставился в ночь за окном.

– Он это сделал, чтобы наказать меня!

– Нет, Виктор, с тобой это никак не связано, – запротестовала Ясмина.

– Он хотел преподать мне урок. Но это никакая не справедливость, а всего лишь самонадеянность! До чего же глупо сдаться в руки немцам, только чтобы пристыдить собственного сына!

– Перестань оскорблять отца! – воскликнула мама.

– Теперь еще и ты будешь меня обвинять! Он сам виноват! Ему захотелось сыграть в героя, и он подставил нас всех!

Ясмина закрыла окно, чтобы соседи не слышали ссоры. Заметив на улице немецкий патруль, она отпрянула от окна.

– Тише! Там немцы!

Виктор и мама смолкли. Потом снизу донесся громкий стук в дверь. Виктор схватил кухонный нож.

– Спрячься! – шепотом приказала Ясмина.

Виктор с ножом. Немыслимо. Он никого не мог поранить – Ясмина никогда в этом не сомневалась. Неужели обманывалась?

– На крышу, быстро! – распорядилась мама.

Виктор взял Ясмину за руку.

– Идемте со мной. Обе.

– Нет, – решительно отрезала Мими и подтолкнула обоих к лесенке, ведущей на кровлю.

– А ты, мама?

– Идите, и ни звука!

Когда дело принимало серьезный оборот, Мими становилась львицей. Особенно если рядом не было папа́. Немцы уже колотили в дверь:

– Откройте!

Этот их язык. Жесткость. Беспощадность.

На крыше было холодно и тихо. Почти мирно. Звезды. Огни предместья. Море дышало во тьме. Лаяла собака. Ясмина и Виктор сели на корточки и прислушались. Решительный голос мамы, еще громче, чем голоса немцев.

– Что будем делать, если они поднимутся сюда? – прошептала Ясмина.

Виктор обнял ее за плечи. Никакого плана у него не было. Только нож.

– Ты правда мог бы убить?

– Нациста – да.

У Ясмины холодок пробежал по коже. От Виктора исходило тепло. Она всегда чувствовала себя защищенной с Виктором, а не с папа́. Она молилась.

Прошла целая вечность, и вот голоса немцев донеслись уже с улицы. Хлопнула дверь. Они ждали, пока мама не поднялась к ним. Все трое обнялись.

– Спасибо, мама, – сказала Ясмина.

– Что ты им сказала? – спросил Виктор.

Мама посмотрела на них, и в глазах ее не было облегчения.

– Они пришли не за тобой.

– А зачем же? Что-то случилось с папа́?

Мама отрицательно помотала головой.

– Чего им надо?

– Наш дом.

У них было двенадцать часов, чтобы упаковать самое необходимое в пару чемоданов. Деньги, драгоценности, одеяла, одежду, фотографии. Виктор покинул дом под укрытием темноты. Немцы о нем даже не упомянули. Они явно предоставили разбираться с мобилизацией самим евреям. Пока. Конфискация дома была местью Рауфа за героический поступок папа́. На что ему дом, если он предпочитает ночевать в тюремной камере? А вот надо было держать язык за зубами! Был бы сейчас здесь, они бы ужинали вместе, а не упаковывали серебряные ложки, пока эсэсовцы втаскивают свои ящики.

Куда же податься? Дедушка и бабушка Ясмины умерли, сестры и братья Альберта жили в оккупированной Франции, а с единственной сестрой Мими – Эмили, которая жила в Бизерте, – они были в ссоре. Когда Мими собиралась выйти за Альберта, чудаковатого студента-медика без средств, Эмили интриговала против него. Мими не могла просить сестру о помощи.

На следующее утро в восемь часов Ясмина с матерью и тремя чемоданами стояла на улице. За каких-то три дня Альберт своими решениями внес в семью раздор, лишил ее крыши над головой. Ясмина проклинала себя за то, что позвонила ему в то утро.