Безусловно, Петр развивал торговлю, для этого и воевал за моря, но о роли купечества, торговых людей в романе говорится слишком часто и назойливо. Они неизменно поддерживают Петра, как морально, так и материально. Петр в романе уважает их, наряду с немецкими ремесленниками, едва ли не больше, чем дворян, а это уже явное преувеличение.

А. Толстой стремился объяснить осуществлявшиеся преобразования не только характером и колоссальной энергией своего героя и его биографией (он натерпелся от старого мира: уже в первой сцене с десятилетним Петром бунтующие стрельцы отбрасывают его, «как котенка», потом идет борьба за власть с Софьей, представленная как опасная для жизни молодого царя), но прежде всего объективно-историческими причинами. Многократно и настойчиво говорится об отсталости и бедности России, об усиливающемся недовольстве всех слоев ее населения – от холопов до бояр. Даже ревнитель старины Буйносов мечтает о том, чтобы у России был выход к Черному морю, желая отправлять по рекам за границу свою пшеничку для продажи, интересуется коммерческими успехами Ивана Артемьича Бровкина.

Противостояние прежней и новой России Толстым резко подчеркнуто и преувеличено. Допетровская Россия не была такой абсолютно бескультурной и нищей страной, какой представлена в «Петре Первом». Строящим несбыточные проекты реформ до Петра показан только одетый в европейское платье безвольный, слабый Василий Голицын, незадачливый полководец в двух походах против крымских татар («новое» дело, на результативность которого надеются и Софья, и бояре). На самом деле склонность к нововведениям обнаружил уже отец Петра Алексей Михайлович, о чем в романе практически не упоминается (кроме постройки первого большого корабля, сгнившего на приколе). Советскому писателю периода «великого перелома», печатавшему исторический роман в журнале «Новый мир», надлежало и в далеком прошлом демонстративно противопоставлять старый и новый мир, разумеется, в пользу последнего. Правда, Толстой, понимавший, что при Петре усилилась бюрократия (это было и при социализме), по крайней мере о начале самовластного правления Петра прямо сказал: «Жилось худо, скучно. При Софье была еще кое-какая узда, теперь сильные и сильненькие душу вытряхивали из серого человека. Было неправое правление от судей и мздоимство и кража государственная. Много народу бежало в леса воровать». Показана и корыстная нечистоплотность ближайшего к царю человека Меншикова. А. Толстой не отрицает и усилившейся эксплуатации народа.

При всем этом реформы, строительство флота и войны за моря предстают как совершенно неизбежные и необходимые. Россия уже наводнена иностранцами. «Немцы всем завладели», все «на корню скупили», перебивают торговлю русским купцам – это постоянный мотив. Изолировавшая себя от Запада Россия просто не может дольше оставаться в том же положении. Приплыв в Архангельск на карбасах, Петр испытал жгучий стыд при виде больших иностранных кораблей и «иноземного двора», контрастирующего с чисто русским правым берегом Двины («колокольни да раскиданные, как от ленивой скуки, избенки, заборы, кучи навозу»), понял, что на Кукуе «были свои, ручные немцы. А здесь непонятно, кто и хозяин». Франц Лефорт наставляет его, лишившегося сна: «Без Черного с Азовским морей тебе не быть, Петер… Давеча Пальтенбург на ухо меня спрашивал, неужто русские все еще дань платят крымскому хану… (Зрачки Петра метнулись, остановились, как булавки, на любезном друге.) И не быть тебе, Петер, без Балтийского моря… Не сам – голландцы заставят… В десять раз, они говорят, против прежнего стали бы вывозить товару, учини ты гавани в Балтийском море…» Умный советник ухватил главное: не сам, так «голландцы», Европа «заставит», хотя вместе с тем и не в интересах европейских правителей усиление Российского государства, чего сначала не понимает не искушенный в европейской «политйк» Петр.