По дороге она увидела, как двое волонтеров вели под руки женщину. Она еле переставляла ноги и громко кричала. Глаза ее были закрыты, она спала. Таких отправляли в палаточные городки. Там их укладывали на раскладушки и топчаны. Люди ворочались и кричали во сне. Когда они приходили в себя, волонтеры отводили их домой.

Хоспис встретил Иру пустым холлом и бледным светом ламп над потолком. В дороге она промокла до нитки, не смотря на зонт и плащ. Сырость проникла под одежду, волосы прилипли к щекам. За стойкой администрации клевала носом девушка в белом халате. Ира подошла, назвала фамилию.

Ее повели по лестнице наверх и по коридору вглубь здания. Вокруг никого. Двери палат раскрыты, там храпели и стонали больные, пищали медицинские приборы. У папы была отдельная палата, самая лучшая. Зайдя внутрь, Ира тут же бросилась к отцу, который лежал неподвижно, как мумия, со скрещенными на груди руками. Словно уже был мертв. К запястьям крепились датчики и трубочки, рот и нос закрывала прозрачная маска. По застывшему каменному лицу ползали черви. Ира, давясь слезами, борясь с отвращением, руками собирала их скользкие тела, отбрасывала в стороны. Черви извивались, летели на пол, прилипали к стенам палаты, оставляя после себя разводы слизи.

Их становилось больше. Выползали из-под подушки, одеяла, пижамы больного, маски на лице.

– Помогите! – срывая голос, в ужасе вопила Ира. – Кто-нибудь!

Без сил она поскользнулась в раздавленных на полу червях, упала на лежащего отца. Зарылась лицом в его костлявую твердую грудь. Горько зарыдала. Черви копошились в волосах, щекотали уши, словно успокаивали. Они уже не вызывали омерзения. На затылок Ире опустились руки, погладили. Папа, жив. Руки вцепились в волосы, сильно, до боли. Прижали сильнее, дышать стало тяжело. Ира хотела закричать, но не смогла. Руки вдавливали, толкали куда-то в сырость и копошащуюся темноту. Раздался стук. В окне. Ира не могла поднять голову, чтобы посмотреть. Ударили сильнее, было слышно, как по стеклу с хрустом побежали трещины.

Кто-то дернул ее назад, повалил на спину.

– Девушка, – услышала она, – проснитесь…

Женские руки осторожно, но сильно хлопали ее по щекам. Ира с медсестрой сидели на полу. Папа лежал неподвижно, вытянувшись дугой. Голова запрокинута, стеклянные глаза уставились в стену, прозрачная маска сползла на подбородок, рот приоткрыт. Приборы пищали монотонно, без остановки, на одной ноте. Пульса не было.

Ира заплакала.

Чтобы организовать похороны, пришлось сделать десяток звонков, сорвать голос, потратить часы, нервы и слезы.

На третий день после посещения хосписа Ира ехала в арендованном микроавтобусе за город, к городскому кладбищу. Кроме нее в салоне сидел накачанный кофеином водитель и двое волонтеров. Гроб с папой стоял в проходе. Пришлось убрать половину сидений, чтобы он поместился. Больше не было никого. Телефоны близких и дальних родственников не отвечали, да и вряд ли кто-то из них смог бы сейчас приехать. Даже венок искусственных цветов у гроба был только один. От Иры. С надписью «Дорогому папочке» на длинной ленте.

У кладбищенских ворот их встретили четверо заспанных медлительных рабочих. Открыли задние двери микроавтобуса, осторожно вытащили гроб, понесли. Ира шла следом, несла венок. Дождь хлестал по волосам и плечам. На папином костюме оставались темные мокрые разводы. Заострившийся нос покойника уставился в серое небо.

На другом конце кладбища было движение, рычали машины и громко переговаривались люди. Там были братские могилы. Солдаты и волонтеры в брезентовых костюмах хоронили убитых мародеров и неопознанных мертвецов. Тех, кто погиб в несчастных случаях. Кого санитарные бригады находили во дворах и на городских улицах.