А если пробраться сквозь скрюченные ветки и колючие шипы, рвущие подолы любителям прогулок, достигнешь уступа, выглядывающего, словно непослушный малыш, между пальцами потускневшей листвы и дробленого камня, – и вот оттуда открывается отличный вид на море и город, кривоватые крыши дворца и негустые рощицы. В этом месте обычно не слышно людских голосов, здесь скорее найдет уединение быстрая рысь или желтоклювая хищная птица. И все же сейчас, подойдя поближе, мы можем услышать нечто поистине потрясающее для Итаки – не просто голоса, а самое необычное сочетание звуков: разговор двоих – мужчины и женщины.

Мужчина говорит:

– Но они – боги.

Женщина спрашивает:

– Хоть и все еще живы?

– Да, конечно.

– Не дети богов? Дети богов – это, можно сказать, наследственная черта греческой знати, видишь ли.

– Нет, они в самом деле боги.

– Но что, если они глупцы?

– Они не могут быть глупцами.

– Еще как могут!.. То есть некоторые из них.

– Ну, в этом случае фараон-наследник уничтожает их памятники, выносит золото из их гробниц и вымарывает их имена со стен храма.

– Так, значит, они боги, пока кто-то не решит по-другому?

– Именно. Если они были плохими фараонами и случилось наводнение, тогда они определенно не боги.

– Как… гибко.

– И Египет процветает уже целую вечность и будет процветать еще столько же, верно?

Давайте-ка приглядимся к этой паре, устроившейся у кромки воды. Мужчину зовут Кенамон, и прежде он был воином Мемфиса. Женщина – Пенелопа, царица Итаки.

Но сама о себе она так никогда не скажет. Она – Пенелопа, жена Одиссея. Камень, на котором она сидит, вода, которую она пьет, солнечные лучи, которые гладят ее лицо по утрам, – все это, по ее словам, принадлежит ему. А она всего лишь хранительница его земель, ведь и она сама тоже ему принадлежит. Мол, так любезно с вашей стороны назвать ее царицей, но она только скромная жена царя.

Она тоже поставила все, что имеет, на имя Одиссея, и от него зависит, жить ей или умереть. У нас много общего в этом смысле…

Жены царей, само собой, обычно не рассиживаются с воинами далеких земель, когда солнце поднимает свой лик над горизонтом. Подобное поведение было бы недопустимо скандальным даже для обычной, хотя бы слегка благочестивой женщины. Пенелопе об этом известно, и потому эта встреча стала возможной лишь при двух условиях. Во-первых, они устроились высоко над городом, далеко от глаз ее подданных, да и пришли сюда разными путями, которыми и разойдутся, закончив беседу: он – бродить по острову, вспоминая о доме; она – проверять стада и рощи, возможно, навестить своего досточтимого свекра или заняться еще каким-нибудь делом, подходящим хорошему управляющему.

Второе же условие – присутствие двух женщин, сидящих неподалеку: не настолько близко, чтобы мешать беседе, но достаточно, чтобы клятвенно заверить, что видели все, что происходило, и, боги свидетели, не было ни единого прикосновения пальцев или смешения дыхания в недопустимой близости, а когда госпожа смеялась – если вообще смеялась, – то очень печально, как будто говоря: «Что ж, нужно смеяться в лицо невзгодам, ведь так?»

Эти две женщины – Урания и Эос, и о них мы еще непременно поговорим.

– Я тоже замечал, – признаёт мужчина по имени Кенамон, – что есть определенные… сходства между некоторыми из наших божеств. Детали могут отличаться, но, похоже, во всех легендах есть возрождение, жизнь после смерти, великая битва и обещание грядущей награды.

– Обещание грядущей награды – крайне удобная вещь, – соглашается Пенелопа. – Нет ничего лучше, чем получить заверения, что обрушившиеся на тебя беды – это лишь краткий миг на пути к чему-то вроде Элизиума