А еще Итаку обвиняют в том, что ее жители некультурные, нецивилизованные, неотесанные, манерами недалеко ушедшие от собак, и высшей формой поэзии здесь считается непристойная песенка, в которой пускают газы.

И на это я скажу: да. Это действительно так и есть, все эти слова – правда, но вы все равно – глупцы. Ведь и то и другое может быть правдой одновременно.

Ведь цари Итаки смогли извлечь пользу из своей грубости и некультурности: глядите, когда варвары с севера приплывают с трюмами, полными янтаря и олова, их не заставляют торчать у входа в гавань, не считают невежественными чужаками, напротив, приглашают в царские палаты, предлагают кубок-другой низкопробного вина – хотя на Итаке все вино ужасающе кислое – и заводят разговор о туманных лесах и заросших сосняком горах, которые гости считают родиной, словно намекая: да, да, разве не все мы тут дети моря, с дубленной ветрами и солью кожей?

Цивилизованные болваны нашего мира сверху вниз глядят на купцов запада, разгуливающих по берегу в грязных туниках и жующих свою рыбу с открытыми ртами. Они называют их деревенщинами и дикарями, даже не понимая, насколько этот ярлык облегчает тем выманивание серебра из жадных пальцев задавак, разодетых в шелка и золото.

Пусть дворец итакийских царей далеко не роскошен и не может похвастаться ни мраморными колоннами, ни набитыми серебряной утварью залами, но разве это кому-то нужно? В этом месте решают важные вопросы и заключают сделки те, кто всегда добавляет к своему имени «досточтимый» на случай, если кто-то вдруг в этом усомнится. Его крепостные стены – это сам остров, ведь любым возможным захватчикам придется провести свои корабли мимо иззубренных утесов, сквозь скрытые ловушки острых скал, прежде чем удастся высадить хоть одного солдата на берег Итаки. И потому я утверждаю: цари западных островов поступили не только хитро, но и практично, решив обосноваться на этой скудной, истощенной земле, а те, кто их высмеивают, – болваны, на которых я не желаю тратить время.

На самом деле, Итака, казалось бы, может стоять вечно, защищенная от захватчиков морем и скалами, вот только лучшие из ее мужей уплыли с Одиссеем в Трою, и из уплывших ни один не вернулся…

Пройдемте же со мной по каменистым пляжам Итаки туда, где лежит, забывшись сном, мужчина.

Стоит ли мне называть его возлюбленным?

Это слово – и это чувство – несет смерть.

Когда-то очень давно невиннейшая и чистая любовь к моей подруге согревала мне сердце. Я смеялась от счастья вместе с ней, возносила ей хвалу, радовалась ее успехам и грустила над неудачами – а теперь она мертва, убита моей рукой.

Больше никогда. Ни к кому. Ни в каком виде.

Я – щит, я – броня, я – золотой шлем и острое копье. Я – лучшая среди воинов этих земель, за исключением, пожалуй, одного, и я далека от любви.

Что ж, а вот и он – человек, ставший всем – или ничем?.. – всем для меня.

Свернулся клубком на песке, прижав колени к груди и прикрыв голову руками, словно пытаясь спрятаться от яркого солнечного света. Когда поэты сложат о нем песни, в них он станет золотоволосым, широкоплечим силачом, с мощными, как стволы деревьев, ногами. Но еще в этих песнях споют, что моим касанием был он обращен в горбатого старика, хромого и жалкого, а его великая сила скрылась во имя благой цели. Смирение героя – важная деталь, которая войдет в историю. Его величие не должно казаться чем-то недостижимым, невообразимым. Когда поэты будут петь о его страданиях, слушатели должны сопереживать ему. Только так мы сможем прославить его имя в веках.