Моя кличка теперь имела вес, вызывая почтительное молчание. Даже снизу было заметно, как юнец на стене вытаращил глаза и отвесил челюсть.

– Открыть ворота! – завопил он, опомнившись и исчезая внутри. – Живо, открывайте!

Огромные створки разошлись с тягостным скрипом, натужно преодолевая песчаные наносы. Хоссам поспешно толкнул меня вперёд, остальные двинулись следом.

Древние ворота приоткрылись лишь немного, пропуская людей по одному. Прошедшие тысячелетия не смогли подточить мощь постройки, возведённой на заре человечества. Цельнолитые железные створки имели толщину в размах человеческих рук и управлялись системой грузов и блоков, которую до сих пор не смог воспроизвести ни один город. Разбить такие ворота не было под силу никому, как и перелезть через стены Сарамотая. Проникнуть в город могли разве что пленники, связанные и под конвоем, так что мне, можно сказать, повезло.

Сарамотай стоял западнее горного хребта, то есть принадлежал мятежникам – во всяком случае, так считалось и так объявил принц Ахмед после битвы при Фахали. Большинство западных городов признали его власть вскоре после того, как иноземцы-галаны, владевшие этой половиной пустыни, убрались восвояси, и мы не встречали в их стенах сопротивления. В Сарамотае всё сложилось иначе.

«Добро пожаловать в свободный город!»

Здесь жители установили свои собственные законы, став мятежниками вдвойне. Принц Ахмед слишком много рассуждал о равенстве и справедливости, и сарамотайцы решили, пользуясь случаем, перейти от слов к делу – поделить все богатства поровну. Чем это закончилось, понятно. Теперь во дворце местного эмира, ныне покойного, жил и правил городом некто Малик аль-Киззам, его бывший слуга.

Мы послали людей в город разведать, что происходит, и что-нибудь сделать. Они не вернулись. Оставлять всё как есть было нельзя… И вот я вхожу в неприступные ворота – туго связанные за спиной руки онемели, на груди свежая рана от ножа, чудом миновавшего горло. Повезло, нечего сказать. Тем не менее повезло.

От нового тычка в спину я споткнулась и растянулась на песке, больно ударившись локтем об угол приотворённых ворот. Приподнялась, шипя от боли, вся в песке, налипшем на потное тело.

«Вот же сукин сын!»

Хоссам раздражённо дёрнул за верёвку, поднимая меня на ноги. Железные створки с гулким лязгом захлопнулись за спиной. Горожане явно чего-то опасались.

Перед воротами уже собралась небольшая толпа. Люди молча таращились, многие сжимали в руках ружья, и стволы были направлены на меня. Похоже, имя Синеглазого Бандита здесь и впрямь знали хорошо.

– Хоссам, – заговорил наконец какой-то старик, проталкиваясь вперёд и окидывая меня хмурым взглядом. Он выглядел спокойнее других, – что случилось?

– Мы поймали её в горах, – хрипло объяснил мой охранник. – Сидела в засаде, когда мы шли назад с грузом оружия.

Двое остальных сбросили с плеч тяжёлые мешки, словно хвастаясь, что героически отбили их у меня. Оружие так себе, не мираджийское, а из Амонпура, ручной работы, с затейливой резьбой и вдвое дороже, чем оно стоит. «Можно подумать, есть разница, из какого ствола вылетит пуля, которая тебя убьёт», – так говорит Шазад.

– Она одна? – хмыкнул старик, снова глянув на меня, словно надеялся по одному виду узнать правду.

В самом деле, как может семнадцатилетняя девчонка рассчитывать справиться с полудюжиной взрослых мужчин, имея один револьвер с горсткой патронов? Неужели знаменитый Синеглазый Бандит настолько глуп… или отчаян?

Я угрюмо молчала, боясь сказать что-нибудь лишнее. Сейчас главное – не дать себя убить. Если ничего не выйдет, хотя бы уйти живой.