– А почему они все спят? – шепотом спрашиваю я няньку, а она вдруг бледнеет и оглядывается на кормилицу.

– А чего бы им не спать? – бойко отвечает грудастая тетка. – Они поели недавно, чистые, выкупанные. Разве льера не знает, что здоровый младенец много спит?

Я в самом деле не разбираюсь в детях такого возраста, ибо никогда с ними дела не имела, поэтому удовлетворенно киваю головой. А вот Ян почему-то недовольно хмурится и качает головой.

На цыпочках, чтобы половица ни одна не скрипнула, я выхожу из комнаты и удовлетворенно улыбаюсь.

– В прошлый раз было значительно хуже, – сообщаю я Яну. – Как же теперь всё хорошо!

– Да, хорошо, – рассеянно отзывается он, а потом вдруг заявляет. – Вот видите, Софья Александровна. Любая ложь рано или поздно будет разоблачена!

– Ложь? – задыхаюсь я. – Вы назвали меня лгуньей?

– Именно. Наговорили гадостей про хороших людей, навели смуту.

– Да я… Да если б не я, ничего бы не поменялось!

– Не нужно пафоса. Я уже сказал: ваше дело – вязать носки. А в приюте вам не рады.

– А Моховые?

– Что Моховые?

– Ну, Жанна и Евгения, им можно приходить?

– До тех пор, пока они не суют свой нос в чужие дела – пусть ходят. Но если вздумают скандалить…

Я едва сдерживала слезы. Не понимаю, за что он меня так не любит! Я ведь только хотела помочь! А он выставил меня истеричкой и лгуньей!

Наверное, если бы это был какой-то другой человек, не было бы так больно, но слышать несправедливые упреки от Яна вдвойне обидно. Почему всё так складывается? Я так хочу ему нравиться, я ведь точно знаю, что мы можем быть счастливы вместе!

Он везет меня домой, а я, уже не скрывая своих эмоций, вспоминаю прошлогодний бал-маскарад.  Я тогда была в костюме восточной танцовщицы, алом, звенящем золотыми монистами. Полумаска, закрытое вуалью лицо, руки с нанесенными хной узорами. Там, в суете и толкотне, я совсем забыла, что некрасива, что слишком высока для женщины, что неуклюжа – нет, я была грациозна, словно языки пламени, и горяча, как сам огонь.

Я сама нашла его в толпе, сама увлекла в танец, сама соблазняла, а он вывел меня в сад, где целовал так нежно, так горячо, что я поддалась его рукам и позволила всё. К счастью, Ян меня тогда не узнал, а не то стал бы презирать меня еще больше. Незамужняя льера никак не должна позволять себе заниматься любовью в парковой беседке. Вдова или актриса – еще куда ни шло, но для льеры Лисовской это страшный удар по репутации.

Никто не узнал. Он стал моим первым мужчиной. Я и представить себе не могла большего чуда – только с ним мне могло быть так хорошо, так сладко. Я жалела только об одном – что повторить это невозможно.

– Думайте о своем любовнике потише, – буркнул Ян, подхватывая меня за талию и высаживая из ландо. – И вообще… Хотя бы с менталистами будьте осторожнее. Ладно, мне нет дела до вашей интимной жизни, но льер Лисовский точно не оценит. Всего хорошего, Софья. И держитесь от моего приюта подальше.

Мы снова встречаемся с Георгом, в смысле, с Офицером.  Я приношу ему деньги – все те, что отец выдал мне на расходы. Брать деньги у Королевского палача мне стыдно, врать про порванный плащ и прохудившиеся ботинки тем более, но льер Лисовский никогда не попрекал меня деньгами. Давал сколько надо, даже не вспоминая, что я прошу на третьи туфли за последние два месяца. Братству деньги нужны всегда: сам Офицер из не самой богатой семьи, да и многие из наших мало чем могут помочь. Те же девочки Моховые, или Андрей Вознесенский – они, скорее, рабочие лошадки, чем спонсоры. Они всегда готовы отнести продукты нуждающимся, подлатать крышу в больнице (и Андрей, и Жанна с Женей – элементальщики), кого-то навестить, ободрить, перевязать раны. Наши ангелы милосердия. Я на такие дела совсем не гожусь, начинаю раздражаться, придираться, пытаюсь нищему найти работу, а убогому – придумать, как лучше обустроить жизнь. Я всё хочу, чтобы они все были сильными, забывая, что они не умеют. От слабости своей они в такой жизни и оказались. Не каждый может взять себя в руки, не каждый рожден крылатым, не каждому родители показали верный пример. Нельзя судить людей только потому, что они не такие, как один приютский мальчик, который лирр, но давно уже льер по заслугам.