После этого я вернулся на корабль и опять заступил дежурным.
Через полчаса после заступления позвонил дежурный по дивизии.
– Выделить десять человек с лопатами в поселок на разгребание щебня! – услышал я от него, после чего я повернулся к помощнику дежурного и сказал:
– А где наша лопата?
О нем, о человеке
Эх, Русь, Русь! Встанешь поутру и выйдешь, потягиваясь, в поле. А там уже и косить пора – и пошел, пошел, плечом, плечом – раззудись, удаль молодецкая.
А тут и татары показались, далеко еще, но скоро налетят, изрубят, и бросает косарь свою косу, берется он за меч-молодец.
Ему бы в лес бежать со всех ног, а он за меч хватается. Татары-то стрелой сильны – издалека достанут.
Много воды утекло с тех пор, а только на Руси всегда так было: выходил в чистое поле только один человек, и этот человек и был тот самый воин.
Никого рядом с ним отродясь не случалось.
И бился он за свою страну, стране той совершенно неведомый. А если и падал он на землю сырую, то земля та быстро прибирала его кости белые – будто и не было его вовсе.
Патрикеев
А мне нравится ящик – свежие досочки, одна в одну, и пахнет хорошо. Он хорош как конечный продукт нашей цивилизации. Только не тогда, когда он в центральный пост влетает, потому что наверху его неправильно перевязали шкертом, стали опускать в люк, а он и вырвался.
В него, в этот ящик, обычно съестное какое-нибудь кладут. При погрузке продуктов.
У меня был матрос Патрикеев Дмитрий, который никак не мог пройти мимо того, что, по его мнению, лежит слишком плохо.
Каждый день что-то притаскивал. Особенно он электронные платы любил, потому что они красивые. Смотрел он на них как завороженный. И улыбка по его лицу бродила. Радовался он таким образом этим всплескам человеческого гения, воплощенным в такую красоту – там же все диодики и триодики цветными были – что твоя карамель.
Ну а ящики во время погрузки продуктов он затаскивал к нам в пост регулярно.
При погрузке же ящики движутся потоком, как живые. На всех палубах расставлены люди, они и передают их друг другу до самой провизионки, что в трюме третьего отсека помещается. А мой пост напротив лестницы.
И как только кто-то отвернется, так Патрикеев ящик и стибрит.
Открывается дверь поста, и в него сейчас же влезает ящик, а потом – счастливый матрос Дима.
– Что это? – говорю я ему строго, указывая на ящик.
У Димы на лице блаженство, и он мне:
– Тащ-щ ка! Ну чего вы, в самом деле? Ну, простокваша там, наверное. Вы же любите простоквашу!
– Дима!
– А мы возьмем только две баночки, а остальное – назад заколотим!
– Патрикеев!
– Вот вы опять – «воровство, воровство»! А в автономке же нет аппетита! И все зря только выбросят! А мы ее сейчас съедим. А в автономке не будем! Все равно же все наше! А тут – свеженькое! Я сам ее заварю. Вот увидите, будет вкусно!
– Матрос Патрикеев! Вам ваш начальник что говорит?
– Ну знаю, нехорошо воровать! Но, тащ ка, вдумайтесь – это же наше!
– А ну давай назад, «вдумайтесь»!
– А как же я теперь его назад отдам, что они скажут?
– Они скажут, что ты ящик свистнул, философ!
– Тащ ка! Я потом все отдам!
– Сейчас!
– Ну можно потом?
– Нельзя!
– Эх… – Дима огорчен и пока сопротивляется. – Все же воруют! Вон интендант домой вчера целый портфель тащил!
– Я те не интендант!
– Тащ ка! Ну что вы, в самом деле!
Ящик вместе с Димой уплывает назад в отсек. Именно в этот момент я, усмехнувшись, и думаю о том, что мне нравится ящик как конечный продукт нашей цивилизации.
Конец ознакомительного фрагмента.