«Тургеневская девушка» искренно принимает «тургеневского мужчину» за героя – и невольно уничтожает его, разоблачает как негероя. Но и «тургеневский мужчина» играет свою роль: он вызывает чувство (которое ему самому не по плечу), толкает к жертве (которую боится принять), к поступкам (которые сам совершить не в силах), – он помогает женщине стать, явить себя героиней.

А счастье… Счастья им не видать – на то правда жизни и правда искусства. Иван Ceргеевич Тургенев («главное в нем – это его правдивость», – замечал Лев Николаевич Толстой) сочинять «счастливые концы» был не мастер.

Вспомним, как – почти пророчески! – заканчивается уже первая встреча Аси и Н. Н. «Вы в лунный столб въехали, вы его разбили!» – кричит Ася вслед отчалившей лодке. И – взамен общего «до завтра»: «Прощайте!»

На берегах Рейна Ася вспоминает старинную немецкую легенду о Лорелее. «Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду», – по-своему ее пересказывает Ася.

Настоящая любовь всего человека требует, полного само отвержения. Ася это почувствовала, предчувствовала, Зинаида, героиня «Первой любви», изведала, испытала. Асины слова про Лорелею она применительно к себе переиначивает: «Нет; я таких любить не могу, на которых мне приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил…»

Умница Лушин («Первая любовь»), присматриваясь к переменившейся Зинаиде, вдруг прозревает:

«А я, дурак, думал, что она кокетка! Видно, жертвовать собою сладко – для иных». «Для иных» – для любящих.

«Такой», который сам Зинаиду сломил, – отец героя, человек изысканно-спокойный, самоуверенный, самовла стный, – поучает юношу: «Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать – в этом вся штука жизни. ‹…› Умей хотеть – и будешь свободным, и командо вать будешь». Не пустые слова – жизненная позиция, и в подтверждение, что слова не пустые, – удар хлыстом по руке любящей женщины. Но любовь и его победила, «такого», самоуверенного, самовластного, согнула, сломи ла, заставила просить и плакать, его, привыкшего командовать, почитавшего власть выше свободы. «Сын мой… бойся этого счастья…» – последнее его поучение и послед ние его слова.

«В любви нет равенства… Нет, в любви одно лицо – раб, а другое – властелин», – твердит, умирая от любви, герой тургеневской повести «Переписка», появившейся прежде «Аси» и «Первой любви».

Неправда! Любовь не рабство, а счастье, и высшее в любви – не командовать, не властелином быть, не брать, а отдавать: себя, все в себе лучшее, все дорогое, что прежде только тебе принадлежало. Любовь настоящая (а ненастоящая – так и не любовь!) – это отдавать. Такая любовь возвышает и очищает: человек вырывается, выбира ется из интересов и потребностей собственного «я», а жить для другого, для других – высокое назначение человека на земле. «Если я не за себя, то кто же за меня, – говорил древний мудрец, – но если я только за себя, то зачем я». От любви к другому человеку неизмеримо ближе до любви к другим людям, к человечеству, чем от любви к себе.

«Я начал представлять себе, как я буду спасать ее из рук неприятелей, как я, весь облитый кровью, исторгну ее из темницы, как умру у ее ног», – мечтает герой «Первой любви». Какие прекрасные, возвышенные мечтания, и есть ли кто-нибудь, кто испытал это высокое чувство и не мечтал точно так же: спасти, умереть, пострадать, непременно собой жертвуя для счастья другого.

И Зинаида, когда ждет тревожно и нетерпеливо того, кто ее «сломит», именно об этом думает – о счастье любить, отдавать себя, жить для другого. Мало радости «стукать людей друг о друга» (так она именует свое кокетство), даже если эти люди все наперебой в тебя влюблены. В старинных играх часто попадался вопрос: «Что лучше – любить или быть любимым?» Как наивно! Да когда ты только любим, ты как бы лицо «неодушевлен ное»; когда любишь – ты в себе целый мир открываешь, мир изменяющийся, стремящийся к совершенству.