Очень уязвленным почувствовал себя Данила. Сразу же вспомнил, как давеча Ульянка выхвалялся своим знанием заговоров. И парнишка сделался ему неприятен – зазнайка, мало за уши таскали, нос дерет, к старшим без всякого почтения обращается… что желает, то и творит…

О том, что сам он старше Ульянки самое большее на пять лет, Данила во всплеске гордости своей шляхетской как-то не подумал.

– Ну, с Богом! – крикнул Пахомий, и кони шагом тронулись в путь.

Подъехал на своем Полкане Богдаш. Отдохнув денек, он был бодр – хоть опять буераками в Казань да обратно.

– Что заскучал? – спросил он Данилу. – Давай к нам, вперед. Где тебя вчера беси-то носили?

Данила хотел было упрекнуть, что сам же Богдаш не обращал на него ни малейшего внимания, да сдержался.

И, наверно, напрасно он это сделал. Ехал потом среди старших – и опять был никому не нужен, старшие толковали о своем, с намеками, лишь им и понятными. Довольно долго терпел Данила, но как показалась колокольня Предтеченской церкви, как завидел укрепления Земляного города, за которым, собственно, и начиналась Москва, – поотстал, оказался понемногу в хвосте.

Там присматривали за порядком двое стадных конюхов и Ульянка. Ульянка помогал старшим, держась на неоседланном коне едва ли не лучше, чем Данила – на оседланном Головане. Появляясь то справа, то слева, длинным прутом он мешал коням любопытствовать насчет придорожной зелени.

Парнишка повернул голову, посмотрел на Данилу и, видать, заметил, как тот, придерживая Голована, все норовит оказаться поближе. Надо полагать, и сам он тоже хотел в неторопливом пути хоть с кем-то потолковать. Его рыжий аргамак подался вбок – и вот уже двое, самые юные среди конюхов, ехали рядышком, и беседа вот-вот должна была завязаться.

– Как аргамака звать-то? – спросил Данила.

– А Булаткой.

– Лет ему сколько?

– Пять, шестой.

– Сам, что ли, растил?

– Сам, – и тут Ульянка чуть улыбнулся. – Я его сам впервые из конюшен выводил! Смешно – мамку вперед повели, он следом по снегу скачет, хвост – огурцом, ноги разъезжаются! Меня мамка сразу к нему подпустила. Знаешь, как они жеребенка задом в угол пихают, а сами – как волчицы голодные, на тебя глядят. Того гляди, зубами щелкать начнут!

– Нет, я с жеребятами дела не имел, – признался Данила. – Нас, конюхов, не столько коней холить, сколько по делам посылают. Иной раз по две, по три седмицы незнамо где пропадаешь. Приедешь – только и успеешь отоспаться, и тут же новый поход. Мы вот сейчас с Богданом Желваком в Казань воеводе грамоту возили.

Ульянка приоткрыл рот. Вот тут Данила и посчитался с ним за хвастовство тайными словами. Слова заучить не велика наука, а ты вот слетай до Казани одвуконь по опасным дорогам с государевой грамотой за пазухой!

– И давно ты?… – с растущим прямо на глазах уважением спросил Ульянка.

– Вторую зиму, – с достоинством отвечал Данила.

Вроде и не соврал – более года назад, именно зимой, оказался он на виду у дьяка Башмакова. Но той зимой, которую он сам желал считать первой, мало чем удалось послужить государю – разве что навозными да сенными вилами, щеткой да скребницей…

– А как в Казани? Татар, поди, полным-полно? – допытывался парнишка.

– Татар полно, – согласился Данила. – С виду на татар не похожи, а по-русски говорить не желают, лишь по-своему.

И принялся увлеченно пересказывать все, чего нахватался за это короткое путешествие.

Ему до смерти был все это время необходим младший, рядом с которым можно чувствовать себя старшим, опытным, сильным, ну – мужиком, хоть и неженатым. Ульянка оказался подходящим слушателем – даже рот приоткрыл, даже извернулся, чтобы заглядывать рассказчику в глаза. А Данила словно вина хлебнул – так из него слова и сыпались. И про живые мосты, и про лесных налетчиков, и про долгие обозы – про все разом поведать пытался.