– М-да… что-то все равно постичь не могу. Ну да ладно. Позже помозгую над словами твоими кучерявыми. А пока вот тебе сегодняшняя мудрость от Веры Юрьевны, в прошлом матери многодетной. Сегодня вот с утра столкнулся с ней на завтраке, а она мне и говорит – Тоныч, знаешь, в чем разница между нами и мертвецами? А я ей – и в чем же? А в том, отвечает она мне, что в отличие от покойников мы знаем, что про нас там плохо говорят и оттого мучаемся.

Я молча развел руками. А что тут сказать? Зато мне вдруг полегчало. Ушла бессмысленная и в чем-то зряшная злость. Я снова мог мыслить рационально и был готов вернуться к обсуждению экспедиции. Но, как оказалось, на текущий момент готов был только я один – собеседник неспешно перебирал листы в принесенной с собой старой кожаной папке на молнии, в пальцах другой руки крутя старомодную чернильную ручку с золотым колпачком. Поймав мой взгляд, Тон Тоныч пояснил:

– Настоящая вещь! Ручка Олимпиада 80. Нравится?

– Я больше думал над тем, откуда вы берете чернила.

– Пусть кустарно, но изготовляем свои. И с каждым годом совершенствуем процесс – гордо ответил старик – А ты, я вижу, наконец подстроился под наши беседы и совсем несовременный темп?

– Подстроился – согласился я – Вернее научился подстраиваться на ходу. Сначала было крайне непривычно добираться до главной темы так долго… но потом я понял, что в Бункере спешить некуда.

– Именно. Нет тут срочных дел. Распорядок железный, постоянный, медленный. Опять же за разговорами время незаметней летит. Почесал языком всласть, другого послушал и глядь – а уже ужин… Там то у вас поди все иначе теперь.

Я неопределенно пожал плечами:

– Где как. Некоторые ведут дела по старому неспешному стилю, другие стараются уложиться в тридцатисекундную подачу самой сути…

– О как… Тараторят поди, как оглашенные.

– Возможно… – усмехнулся я – А ведь при этом еще и улыбаться надо и стараться не прикусить язык. Я выступаю за нечто среднее между жеванием соплей и стремительной болтовней.

– Мир изменился – подытожил Тон Тоныч – Ну так вон сколько лет пролетело. А у нас все по-прежнему.

– Да нет – не согласился я – У вас все даже не по-прежнему, а прямо вот по-старому…

– Опять критикуешь?

– Нет. Скорее констатирую факт. Сегодня утром меня осенило.

– Еще раз? Частенько же тебе светлые мысли в голову приходят, Охотник.

– К сожалению не так часто, как хотелось бы – рассмеялся я.

– И в чем же осенило?

– Это скорее догадка – поправился я.

– Так расскажи. И не торопись – мы все одно Михаила ждем Даниловича, а он задержится еще чуток.

– Серьезное что-то?

– Похороны – кратко пояснил Тон Тоныч – Елену Никитичну проводили в последний путь спозаранку. Сто шесть годков прожила. Так вот и поверишь в мистику – она еще неделю назад мне за ужином сказала, что пора мол ей уж в дорогу дальнюю собираться. Я ей в шутку – неужто позвал кто? А она – привиделась мол мне дочка младшая. Померла она в восемьдесят один год и страшно ей там в темноте одной на тропке узкой. Вот и зовет маму. Надо идти и помогать. Вести за собой к свету небесному. Но сначала попрощаюсь со всеми неспешно, чайку напоследок попью сладкого, да завещание составлю. На все про все мол как раз неделя и уйдет. М-да… и ведь на самом деле померла Еленушка. Ушла…

– М-да – крякнул я – Мистика как есть…

– А ты веришь во все это? Потустороннее?

– Не особо – улыбнулся я.

– Молод, потому что еще – припечатал старик и напомнил – Так что там про догадку твою?

– Не было ли в истории Бункера, причем где-то ближе к временам его основания так сказать, кого-то из пенитенциарной службы?