Кстати, Антон выиграл пари. Этого паренька из Гамбурга он заставлял работать до последнего дня.

Вместе с бригадой я иду в лес. Водонапорная башня у железной дороги уже осталась далеко позади.

Наша печальная процессия движется по извилистой дороге, словно это крестный путь на Голгофу.

Вот и мостик через небольшой ручей. Здесь латыши налакались досыта мутной воды из ручья.

Теперь мы приближаемся к лесопилке. Начальник вытаскивает из-за пазухи большой ломоть хлеба.

И вот наконец мы в лесу.

Мы работаем группами по три человека. Тому, кто обрубает сучья, бывает полегче, когда дерево ровное и на нем мало ветвей. Мой напарник, с которым я пилю, родом из земли Шлезвиг-Гольштейн на севере Германии. Этот выносливый парень раньше помогал своему отцу на хуторе. Сам он пасечник. Мы зовем его наша Пчелка Мая. Он любит рассказывать о пчелах, которые жужжат над лугами в его родных местах.

Но прежде чем приступить к работе и начать валить деревья, мы разжигаем костер.

– Если вы не приносите дров для костра, то вам тут нечего и греться! – говорим мы.

И только некоторым разрешается стоять у костра, втянув голову в плечи, хотя они и не бросили в огонь ни одной сухой ветки. Это доходягам. По ним сразу видно, что эти ребята уже никогда больше не увидят родную Германию!

В лесу чудесный воздух. Здесь не орет Антон. Здесь пахнет смолой и дымом костра.

Если я снова вернусь в Германию, то я должен начать именно такую новую жизнь: стать лесорубом в лесу! Жить в избушке под кронами огромных елей. Каждое утро заново точить пилу. Какая же это радость слышать, как она певуче вгрызается в ствол дерева! Но каждое утро я буду брать с собой на делянку и кожаный ранец. В нем должен лежать каравай свежего хлеба. И пластина розового сала, которое я буду обжаривать на костре, пока оно не потемнеет. Да, в ранце найдется, конечно, место и для бутылочки хлебной водки. Сделав глоток прямо из горлышка, я позавтракаю. И почему я раньше не стал лесорубом? Потому что после долгих лет учебы я выбрал профессию, которая казалась мне более значимой. Очевидно, лесоруб скрывался где-то в глубине мой души, когда я занимался «более значимым» делом.

Почему, собственно говоря, мы, люди «лучших» профессий, так недоверчиво относимся к утверждению, что в каждой работе есть своя прелесть?

– Да, если бы у нашей пилы были целы все зубья, работать было бы одно удовольствие! – заявляет Пчелка Мая. – Тогда бы мы легко распилили два ствола по двадцать метров каждый.

– А вот если бы у нас был хоть кусочек хлеба! – вздыхает кто-то.

Вместе с двумя соседними группами мы сидим вокруг костра. Сушим мокрые рваные валенки и брюки и постепенно снова возвращаемся к жизни.

– А хотите, я расскажу вам, как у нас в Шлезвиг-Гольштейне готовят «царство небесное»? – начинает кто-то разговор на самую важную для нас тему, о еде.

Тут же кто-то раскрывает рецепт приготовления тюрингской кровяной колбасы. Затем следует рассказ о том, как испечь яблочный штрудель или баварский омлет по-царски. Мы не забываем обсудить и свиную ножку, и свиную рульку, а также деревенскую простоквашу.

– Да прекратите же вы! От таких разговоров можно сдохнуть или сойти с ума! – с наигранным возмущением крикнет, наконец, кто-нибудь из нас.

Но разве может в нашем положении что-то быть еще хуже, чем есть сейчас? Мы все испытываем такой голод, что у нас темнеет в глазах.

И однажды в моей жизни наступает такой момент, когда я прихожу к мысли, что можно есть даже человеческое мясо. Это происходит 4 апреля 1944 года. Я точно запомнил эту дату. И не только потому, что она такая забавная – 04.04.1944.