Тем временем наши вещи были обработаны в сушильных камерах, чтобы уничтожить вшей. При этом у меня пропал красный шейный платок, который я получил еще в детстве в подарок на Рождество. Когда мне выдали мои вещи, то я не обнаружил в кармане и тех двадцати марок, которые нашел в одном из конвертов полевой почты. Как пришло, так и ушло!

– Что это за язык?! – напустился на меня Антон, начальник лагеря, в присутствии русского офицера-политработника. Это он обнаружил в кармане моего мундира какое-то лирическое стихотворение на английском языке. Об океане слез и море радости.

«Видимо, они получили инструкции спрашивать обо всем», – подумал я. Но особенно досадно было то, что пропал мой любимый шейный платок.

– А кто, собственно говоря, обслуживает камеры по дезинфекции одежды?

– Румыны. Немцев на такие престижные места не допускают.

– А как тут вообще в лагере? – спросил я немецкого парикмахера, который торговался с нами, новенькими, насчет карманных зеркалец, расчесок и бумажников, прежде чем нас увели на медосмотр.

– Конечно, здесь не санаторий, – ответил парикмахер. – Но если приспособишься, то жить можно. Да ты скоро и сам все увидишь. А у тебя хорошие фетровые ботинки…

– Нет, ботинки я не могу отдать.

Медосмотр организован по-военному. «Здесь вы раздеваетесь! На каждого заводится медицинская карточка! Подумайте заранее о сведениях, которые вносятся в нее: фамилия, имя, имя отца, звание, войсковая часть! Чтобы все проходило в темпе!»

Целый штат русских врачей и сестер. «Где у вас болит? Чем болели раньше? Это пройдет!»

Мои руки обрабатывают мазями и микстурами. Медсестра не экономит на бинтах. Она все мотает и мотает. Нет, это настоящий военный госпиталь. Хотя несколько смахивает на поточное производство. Но во всем должен быть порядок – это бесспорно.

Уже поздняя ночь, когда нас, новеньких, приводят в барак. Барак? Да, здесь два больших барака из досок, присыпанные землей. В каждом из них лежат по семьдесят человек.

– Сегодня вы размещаетесь в бараке для больных. Завтра вас переведут в барак для рабочих.

– В барак для рабочих? Почему? Мы же больные!

– Это мы увидим завтра утром! Только не думайте, что вам удастся здесь увильнуть от работы!

Во всяком случае, в бараке тепло. И даже чисто! Староста барака строго следит за тем, чтобы каждый снимал сапоги. Настоящий военный полицейский! Но действительно, это же просто свинство – забираться в грязных сапогах на нары!

Утром мои фетровые ботинки исчезли.

– Мои ботинки украли, староста!

– Украли? Здесь никто не крадет!

– Дружище! – говорит мне один из старожилов. – Их же забрал сам староста. За них он получит от русских сало.

– А что же надену я?

– Скоро увидишь. Староста швырнет тебе в лицо какую-нибудь пару растоптанных сапог, когда пойдешь работать!

Пойти работать?! Без сапог?! Да я к тому же еще и болен! Чтобы опять снег попал в раны? Об этом не может быть и речи!

Я продолжаю упрямо лежать!

В проеме двери появляется какой-то русский в шапке-ушанке, завязанной под подбородком, и кричит во все горло:

– Десять человек!

Теперь только не сдаваться и не вставать!

Староста начинает с нас, с новеньких:

– Давайте выходите!

Никто не двигается с места.

Тогда он стаскивает с нар первого попавшегося, восемнадцатилетнего паренька из Берлина.

– Мне надо сначала надеть носки! – робко говорит тот.

В дверном проеме рядом с русским появляется Антон, начальник лагеря, и орет:

– Сейчас я вам помогу! – Он с такой силой бьет палкой по нарам, что палка ломается.

Со своих нар приподнимается еще один пленный из нашей группы. Вчера вечером на его левую руку наложили свежую гипсовую повязку.