Сытый, обольщенный хитрой журналисткой, Вася был как кот, который обнаружил банку со сметаной в хозяйской кладовке и решил, что ее там поставили специально для него. Но хозяин сметаны думал иначе… Вика выступила в роли хозяйки сметаны и, едва Егоров всунулся в крошечный коридор своей хрущевки, улыбаясь и принюхиваясь, чем еще дома можно поживиться, родная жена сунула ему в руки помойное ведро.

– Слишком ты счастливый, Васенька, после рабочего дня! И что это от тебя пахнет как из опиумного притона?

– Ты там бывала? – он торопливо удалился с ведром, обнюхав ворот своей кожаной куртки на лестнице.

Дым кальянной предательски впитался в одежду. Запоздало Василий подумал, что можно было подключить к мусорному делу Валерку. Но наверняка у Виктории найдется для сынули масса отмазок, начиная с того, что он усиленно корпит над уроками, и кончая зловещей темнотой на улице.

Около мусорного бачка сидела крыса и перебирала передними лапками клочок какой-то обертки. Она застенчиво и недружелюбно покосилась на Васю и продолжила многополезное занятие. Егоров хотел было ее прогнать, но ничего кроме «кыш» в голову не пришло.

«Каждому свое, – подумал Василий, обойдя крысу, ужинающую в неярком свете уличного фонаря. – Почему они написали «красная крыса»? – он поглядел на эту коричневую особь, вспомнив шифровку. – Если подразумевать, что писали англоязычные ребята, то что конкретно они имели в виду? Шифровка, очевидно, подлинная. Не исключена вероятность дезинформации, но, чтобы ее нам подсовывать, надо наверняка знать, что именно мы завладеем шифровкой. Иначе бессмысленно. Наши «англичане» не отслеживали грузовик с картоном. Значит, не предполагалось наличие благодарной публики. – Вася потоптался около мусорных баков в задумчивости. – Не на коммунистов же они намекали. Дескать, «красные крысы». Но мы уже давно не красные. Хотя на Западе нас по сей день представляют в ушанках, в обнимку с медведями и одновременно наигрывающими «Калинку» на балалайке. Но в шифровке «крыса» в единственном, а не во множественном числе».

Василий поставил ведро у подъезда и прошелся вдоль дома по тротуару, сталкиваясь с соседями-собачниками. Некоторых он помнил еще с детства. Московский уютный дворик в старом районе города, зеленый летом, с детской площадкой в окружении пятиэтажек, даже теперь, когда деревья обнажены по-зимнему, а лужи покрываются коркой льда по ночам, казался все равно теплым, камерным, особенно в обрамлении череды светящихся окон. Егоров в который раз после возвращения в Москву из Ижевска испытал ощущение покоя, как бывает, когда после долгого путешествия возвращаешься домой.

Если бы не рутина. Она по созвучию как ртуть – из нее не выплывешь. Слепит своим однообразным амальгамовым покрытием, колышется в такт московским приливно-отливным пробкам – в центр и обратно, в спальные районы. И ничего более. На работе залысина шефа, поблескивая в свете рано включенной люстры из-за зимнего короткого дня, а поздно вечером кудряшки Вики, умиротворяющие в свете торшера, нависающего знаком вопроса над креслом, в котором любит сидеть жена после работы.

На какой-то недолгий момент хрущевку и их с Говоровым кабинет продуло сирийским ветерком, сухим, с привкусом горечи. Но он оказался таким мимолетным… Остались лишь горечь на губах и послевкусие приключений. Теперь пахло мокрым картоном и в большей степени подмоченной репутацией. И все-таки уже не так укачивало на волнах рутины.

«Красная крыса, красная крыса», – повторял про себя Егоров, пытаясь активировать свои познания в английском. Особыми лингвистическими способностями он не обладал, иначе бы, учитывая послужной список деда-генерала в нелегальной разведке, оказался бы где-нибудь за пределами нашей Родины.