Оставалось лишь вздохнуть вслед за Гамлетом: есть множество вещей, мой друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам. И признать, что знакомство с Куртом – дикая, противоестественная случайность.

А напоследок перед отъездом Курт все-таки добился своего. В том смысле, что он, демонстрируя свои экстрасенсорные способности, осмотрел Ирину Егоровну – впрочем, весьма целомудренно. Он не нашел никаких болезней в ее ногах, руках и торсе – однако как только перешел к голове, сразу помрачнел. Курт потом долго отнекивался в ответ на прямой вопрос, что же он там рассмотрел. Но… Призвал ее немедленно по возвращении в Америку отправиться к врачу, а под конец сдался и молвил: «У вас – рак мозга. Долгое время опухоль дремала, но теперь она снова активизировалась».

Ирина поразилась точности диагноза. Как закоренелая материалистка и марксистка, член КПСС с шестидесятых годов, она сроду не верила ни в каких хилеров, экстрасенсов, астрологов. Но… Откуда тогда далекий австралийский друг знал о ее заболевании? О нем, кроме самой Ирины, знали, конечно, врачи бывшей «кремлевки», дочь Настя и зять Арсений. Ну, и муж Эжен, конечно. Да, был еще один парень, медик, партнер Сеньки по медицинскому кооперативу. Тау вроде была его фамилия. Он, кажется, потом тоже эмигрировал, и именно в Австралию.

Однако полагать, что Курт с его историями – подстава, – это паранойя. Кому нужна Ирина? Зачем разыгрывать ради нее столь сложные оперативные комбинации? Кто она такая? Американская пенсионерка русского происхождения. Гораздо логичней было бы признать, что в этой жизни случается все. В том числе – самые странные совпадения.

Разговоры с Куртом на тропических Островах разбередили душу Ирины. Она вдруг осознала, что о своем настоящем происхождении знает крайне мало. Когда ей минуло восемнадцать, ее отец (точнее, человек, которого она до той минуты считала родным отцом), Егор Ильич Капитонов, пригласил ее в свой кабинет для серьезного разговора. И поведал, что они с женой удочерили Иру, когда той исполнилось два годика. Взяли из детского дома. Дело было в портовом городе Южнороссийске, где Егор Ильич в ту пору работал заместителем председателя горисполкома.

Однако на вопрос, кто ее настоящие родители, Капитонов ни слова не сказал ни о каком немецком офицере, ни о матери, сгинувшей в сталинских лагерях. Он ограничился безыскусной констатацией: «Они погибли на войне». А когда через пару лет Ира, уже вместе с грудной Настенькой, приехала в Южнороссийск, к ней на улице подошла женщина, представилась Кирой и заявила, что она – ее настоящая мать. Тетешкалась с младенцем:

– Ой, какая хорошенькая. Как зовут – Настенька? Вот у меня и внученька родилась!

Тем же вечером Ира рассказала о случившемся женщине, которую всегда считала своей матерью, – Галине Борисовне. И больше ни разу никакая Кира ее не беспокоила. А соседи сказали (и позже подтвердила настоящая мать), что Кира – просто психическая.

И вот она, странность! В речи Курта тоже фигурировали Южнороссийск и имя Кира. Но Кира, согласно письму, которым австралийцу ответили советские власти, числилась погибшей в лагерях. Так кто же она, ее настоящая мать? И кто – отец? Неужели и впрямь: гауптман нацистской армии? Тот самый отец Курта?

Ирина думала об этом неотступно. Мысль о том, что ей надо, наконец, узнать о себе всю правду, постепенно овладевала сознанием. И еще она безоговорочно поверила Курту, поставившему ей диагноз-приговор. Капитонова чувствовала: времени у нее остается мало, отступать и оттягивать больше нельзя.