Осознав степень собственного безумия, Велена резко развернулась на пятках и, дёрнув поводья, двинулась по улице вперёд.

Норен помедлил, а затем последовал за ней.

— Я не пытаюсь судить, — сказал он через некоторое время, — я пытаюсь понять. Вы, энтари, почитаете собственную свободу так, будто это единственное божество.

— Собственную свободу вы цените ничуть не меньше нас, — заметила Велена зло.

— Это так. Именно поэтому каждый крылатый знает — за сделанное им отвечает только он сам. Как можно испытывать такое отчаяние, какое я вижу в твоих глазах, когда свой выбор ты сделала сама?

Велена обернулась и, снова замедлив ход, ещё несколько долгих мгновений смотрела на него.

— Ты точно не из мрамора? — спросила она. Ей очень хотелось ткнуть пальцем в белую щёку и проверить это на ощупь.

Норен, словно почувствовав её пристальный взгляд, провёл пальцами по щеке.

— Думаю, что нет, — сказал он. — Камень слишком тяжёл, чтобы драться и летать.

Велена закатила глаза, отвернулась и двинулась вперед. Теперь Норен шёл вровень с ней.

— У тебя была мать? — спрашивая это, Велена думала, что задаёт риторический вопрос, но, к своему удивлению, услышала:

— Нет. Я жил при… храме… с тех пор, как был рождён.

Велена обернулась к нему и вскинула бровь.

— Ты — духовное лицо?

— Я? Нет, — к собственному удивлению Велена увидела на лице невольника почти беззлобный смешок. — Нет, так воспитываются все. — Он подумал и добавил: думаю, это не очень большой секрет с учётом того, что ни одного зиккурата больше нет.

Велена не ответила и, спустя какое-то время, Норен продолжил:

— Зиккурат для крылатого — это всё. Больше, чем жизнь. Там мы рождаемся, там проходим обучение. Там видим братьев и приносим обеты. Зиккурат — это мир, в котором живёт каждый из нас. Думаю, тебе этого не понять.

— Я понимаю, — сказала Велена глухо и, почувствовав устремлённый на неё взгляд крылатого, нехотя добавила: — В Риме, где я выросла, главным словом было «патриотизм». Может быть потому, что тогда нам ещё было с кем воевать. Меня старательно учили, что Рим — это мир. Это жизнь. Это то, что больше нас. То, за что мы должны будем умирать.

— Что-то я не вижу, чтобы кто-то из энтари верил в эти слова.

— Может и верили когда-то… когда были детьми. Но скорее, не верили никогда.

— А ты?

— А я выросла… И увидела, что Рима, который меня научили любить — нет. А тот Рим, в котором мне предстоит жить — не заслуживает моей любви.

— В этом я могу тебя понять, — сказал Норен негромко, не глядя на неё. — Мира, ради которого я должен был убивать и умереть — больше нет. А я жив. Мне не просто это осознать.

— Тебе придётся привыкнуть жить без него, — сказала Велена.

— Ты привыкла? — Норен бросил на неё быстрый взгляд.

Велена долго молчала, а потом глухо произнесла:

— Нет.

Наступила тишина. Только ветер завывал над крышами домов. Где-то вдалеке негромко шелестел волнами океан, и собака скреблась под воротами одного из особняков.

— Расскажи мне про храмы, — негромко попросила Велена.

— Это приказ?

— Нет.

Норен помолчал, а затем спросил:

— Что тебе рассказать?

Велена повела плечом.

— Я не имею в виду то, что ты так боишься доверить энтари.

Норен удивлённо посмотрел на неё, и Велена усмехнулась.

— Это видно по глазам. Расскажи о том, что нет нужды скрывать.

Норен задумался.

— С балкона храма, в котором я родился, были видны вершины гор. По расщелине вдоль склонов сбегали водопады — их было пять. Я приходил смотреть и мечтал, как однажды поднимусь в небо и отправлюсь туда, к ним, в полёт.

Норен стиснул кулаки и замолк.