– Почему не доложили? – спросил Урицкий, смягчая угрожающий вопрос мягкой интонацией. – У вас целое войско собрано.

– Не знаю, – ответил Колтовский, – не знаю, кому докладывать.

– Будет ли у ваших людей оружие?

– Сказано, чтоб ни ножей, ни револьверов. Всей нашей власти – белая повязка.

– Если будет порядок – нам работы меньше. – И с какой-то безнадежностью Урицкий сказал о главном: – Предупреждаю. Произойдут эксцессы, полетят фуражки или кого-то побьют – мы вас арестуем.

На каждой остановке поезда патриаршего благословения ожидали многолюдные крестные ходы. Россия показала самозванным властям, кто ее истинный вождь.

На границе епархии святейшего Тихона встретил преосвященный Артемий.

– Ну что? – спросил Тихон, усаживая владыку напротив себя, у окна. – Прихожане в кожаных тужурках нас будут встречать?

– Когда народу очень много, – улыбнулся Артемий, – глаза мозолить остерегаются. А народу будет очень много.

– Ах, какой свет! – Тихон приник к стеклу. – И небо, небо! Я только теперь понимаю, что мне было так дорого на Аляске. Близкое небо. Эта особая северная прозрачность. Свет.

Артемий улыбался:

– Ради вашего святейшества такая благодать. Недели две дожди нудили. Беспросветные. Само светило приветствует – первого патриарха, шествующего в сей край.

– А ведь верно! Святейший Адриан отошел ко Господу в 1700-м… Петербурга в помине не было.

– Господи, да разве это не удивительно! В Москве избирают патриарха, а власть, чуждая православию, переезжает именно в Москву, ибо патриарх должен жить в стольном граде. Патриарх Руси – патриарх Московский.

– Подъезжаем, – сказал Яков Анисимович, подавая святейшему куколь.

– Да, да! – Тихон прикрыл глаза, творя молитву и сосредотачиваясь.

Когда отворились двери вагона – услышали: звонят. Пасхально, радостно.

На перроне хоругви, иконы, священники островком и картузы, косоворотки – питерские рабочие.

Митрополит Вениамин шагнул навстречу под благословение святейшего, речь его была короткой, проникновенной. Заканчивая, сказал:

– Духовенство и верующие готовы за Христа и Церковь понести любые жертвы и даже умереть.

Тихон улыбнулся:

– Умереть нынче немудрено. Нынче труднее научиться, как жить.

Народ раздался, пропуская святейшего и владык к экипажам.

Знаменская площадь сплошь запружена крестными ходами. На Старо-Невском проспекте тоже крестные ходы. Было оставлено место для проезда экипажей в одну сторону. Святейший стоял, благословляя народ. Сказал Вениамину:

– А на мне ведь поясок. Тот самый!

– Какой поясок? – не понял владыка.

– Тот, что вы привезли мне от игуменьи матушки Ангелины.

– Батюшки Иоанна Кронштадтского?

– Батюшкин. О, я теперь знаю, каково приходилось незабвенному молитвеннику. – И снова поднял обе руки, благословляя народ.

У входа в лавру святейшего встретили викарные епископы Нарвский Геннадий, Ямбургский Анастасий, Ладожский Мелхиседек, две сотни священников, шестьдесят диаконов.

В соборе и во время молебна Тихона не покидало странное чувство: сердце билось, как в первое пришествие сюда, словно был он опять абитуриентом, и академия и город казались золотой горой, и на горе этой для счастливцев сияла необычайная жизнь, великая служба, весь мир был над ним, а он ждал чуда, и чудо свершилось. Бывший семинарист взошел не только на гору, но на самый ее верх, и от него ждут ныне дивной благодати, может, и самой жизни.

После службы святейшего отвезли на Фонтанку, на Троице-Сергиевское подворье.

Вечером с Яковом Анисимовичем святейший походил по городу. Ночь стояла белая – чудо петебургское.