Как Верка выследила отряд и убила Сашку. Как пошла вместе с ними проводницей. Как бункерный лечил Верку, заступался за нее. Как уговорил Сталкера забрать девушку с собой. Как они встретили «вояк», и сестру убило осколком гранаты.

«В Омске пацан есть, Васька, — без выражения закончила Олеся. — Он нашим помогал ее хоронить. Нас с Жекой увезли, я ранена была, а он остался. Может, даже место вспомнит, где закопали». Она замолчала.

«Васька-то, может, и вспомнит, — донесся до Тохи насмешливый голос, — только, чует мое сердце, рассказывать будет некому! Теперь уж этот гад Толяну на хер не упал. Небось, руки об него марать и то не захочет, траванет, как крысу, и всех делов… Слышь, урод?!»

Но Тоха уже отошел от двери.

Ноги едва держали, и шагал он через силу. Куда угодно, только подальше от чужих глаз.

Забрел в нежилой переулок, опустился на корточки, привалившись к стене. Откинул голову назад, ударился о кирпичную кладку. Не помогло. Кулаком по стене врезал — тоже не помогло.

Верки больше нет. Нет!!!

Четыре месяца прошло с тех пор, как ее похоронили. Где-то, в тысяче километров отсюда. Рядом с неведомым гарнизоном.

Нюхачка не обманула, Тоха знал. И все обещания Толяна вернуть сестру «после дождей, когда дорога встанет», — пустой звук. Как можно вернуть ту, которой больше нет?! И бежать отсюда, получается, некуда и незачем. После того, что он сделал — предал сначала Сталкера, всеобщего благодетеля, а потом Женьку, известного добряка и лучшего охотника, от Талицы до Нижнего, — Тоху люто ненавидели везде, в любом цивильном поселке сочли бы за счастье расстрелять.

И ни одна стая Диких его не примет. Корявый тогда, в обмен на Женька́, пустил перекантоваться, но потом велел «валить во Владимир и больше не отсвечивать». Пахан до сих пор был зол, из-за взрыва на отмели. Не убил только потому, что опасался гнева Толяна. Среди Диких прошел слух, что Тоха «беду притягивает», с такой репутацией ни в одну стаю соваться не стоило.

Тоха выл, привалившись к стене. Не как волки, что ждали его когда-то под деревом — те с нетерпением выли, с надеждой. А ему одного хотелось — сдохнуть. Закрыть глаза и никогда больше в этот мир не возвращаться.

Не сдох. Как-то жил потом, зачем-то. Ел, спал. Была возможность — напивался. Толян его на слом работать пристроил, чтобы попусту груши не околачивал. Весть о том, что Герман привез во Владимир оглушенного бункерного, Тоха выслушал равнодушно.

Ну, привез. Жив пацан — хорошо. Он ему зла-то никогда не желал, он Верку спасти хотел. И сталкеровских бойцов теперь на волю отпустят. А то, что очкарик до свободы не дожил, так это они сами виноваты, Толян предупреждал, что будет, если сбежать попытаются.

Через неделю диктатор вызвал Тоху к себе.

— Вы же с бункерным, вроде, кореши были, — напомнил он. — Давай-ка, навести паца…

— Нет! — вырвалось у Тохи. Громко, быстро, он и дослушать Толяна не успел.

Диктатор подозрительно нахмурился:

— Почему это?

Тоха опомнился, взял себя в руки. Скорчил унылую рожу.

— Да что толку, к нему ходить? Он со мной здороваться-то не станет, сразу по морде двинет.

Тоха знал, что двоих из засады на дальняке убил бункерный. И еще одного тяжело ранил. В том, что за эти месяцы боевые навыки хилого когда-то «пацанчика» вполне могли сравняться с его собственными, не сомневался. Но останавливало не это.

Правду Тоха не сказал бы Толяну даже под пытками. Правда заключалась в том, что ему отчаянно не хотелось встречаться глазами с Кириллом. Ни за что и никогда!

Среди Диких бытовало мнение, что то, что случилось, устроили «яйцеголовые», экспериментаторы хреновы. А теперь, понимаешь, сами под землей засели и живут припеваючи, а простые люди тут, как мухи, мрут. Если «цивильные» были Бункеру благодарны — за лекарства, генераторы, защитные комбинезоны, — то Дикие подземных жителей ненавидели. От нападения Бункер спасало лишь то, что самый тупой Дикий понимал: хоть ты тысячу бойцов к люку пригони, умникам любые их выходки — что слону дробина.