Чуть позже я поняла, что Борис Тимофеевич оказал мне неоценимую услугу. Не знаю, проникся ли он моей печальной судьбой, или рассмотрел какой-то скрытый потенциал и решил помочь юному дарованию. Так или иначе после того, как он публично объявил о том, что теперь я — его дипломница, ситуация в корне изменилась. Большая часть одногруппников заткнулась и поджала хвосты. Смотрели в мою сторону недовольно, но задевать по поводу и без повода, как делали это раньше, перестали. 

Все эти ассенизаторши, любительницы подкидывать носки в суп — все заткнулись. Даже странно было приходить в аудиторию и не слышать постоянных издевок. Однако я не расслаблялась.

Оставалась Ира, которая хоть и перестала делать гадости, но никогда не упускала шанса полить меня грязью, пара ее верных прихлебательниц, приставучий Волшин, который совершенно не проникся тем, что теперь я под крылом у сурового преподавателя. Ну и, конечно, сам Мерз. Этому вообще на все по барабану. У него ни один мускул на лице не дрогнул, когда выяснилось, чем обернулась его подстава. Лишь взглядом яростным полоснул в мою сторону и тут же отвернулся. Я снова превратилась для него в пустое место, и меня снова от этого начинало трясти. В крови что-то темное расползалось. Обволакивало, душило. Дикий коктейль из ярости, ненависти, желания отомстить. И все это было приправлено изрядной долей влечения и одержимости.

Я оправдывала это тем, что мне всегда нравились гады, но легче не становилось, потому что Мерз превратился в навязчивую идею.

Мне до дрожи в руках хотелось сыграть по его правилам. Найти слабое место и укусить его так сильно, чтобы это надменное выражение с лица слетело. Мне хотелось его эмоций, и плевать, что будет дальше.

7. Глава 7

Шанс отыграться выпал в середине апреля, когда уже стояла солнечная погода, и на деревьях начинали распускаться почки.

Госники на носу, подготовка к диплому шла полным ходом, но учебная часть решила, что мы слишком весело живем, поэтому оставила нам кучу лекций, консультаций и прочих занятий. И вот вместо того чтобы жить и наслаждаться весной, неторопливо готовясь к экзаменам, приходилось, выпучив глаза, бегать по универу и подчищать хвосты.

Вот во время одного из таких забегов я и заскочила в туалет. Выбрала пустую кабинку, заперлась, но не успела занять позу мыслителя, как в помещение кто-то вошел.

— Давай живей, Марин! 

Я с содроганием узнала голос Верховцевой. Рядом скрипнула дверь, и я услышала, как в соседней кабинке кто-то копошиться, звенит ремнем, шуршит молнией на брюках.

— Что за спешка? — пропыхтела Рябова из-за тонкой перегородки.

— У нас сейчас зачет. Ты забыла?

— Ты-то чего нервничаешь? У тебя баллов больше всех. Да и готовилась ты по-настоящему, а не спустя рукава. Сдашь и даже не заметишь.

— Я-то сдам, а вот Захар нет.

От этого имени меня холодный пот прошиб. Надо же, какая у Меранова заботливая девушка, о его оценках думает!

В груди бешеная смесь: лютая ненависть с дикой ревностью. Что бы я ни делала, как ни настраивала себя против него — все бесполезно, какая-то часть намертво к нему приросла. И эта часть приходила в ярость каждый раз, когда я вспоминала, что у мерзавца есть постоянная девушка. Вот как сейчас. Стояла в кабинке, сжимала в руках ремешок сумки и кипела, почему-то представляя, как он ее целует. Ну не дура ли?

— За него, что ли, будешь билет писать? — хихикнула Рябова.

— Нет. Мне надо сейчас тетрадь со шпорами положить в тайное место, а он выйдет и возьмет, что надо.

— Сам положить не может?

— Он занят.