– Сколько можно, Гордей? Раньше ты тащил в дом грязных дворняжек и облезших котов, теперь настала очередь сироток?

Конечно, Диля имеет право злиться, ведь мы рассчитывали провести этот вечер в компании друзей. Но меня ее негодование задевает лишь по касательной, и я даже испытываю что-то отдаленно похожее на облегчение, когда она бросает мне «счастливо оставаться» и, запахнув полы длинного молочного пальто, устремляется навстречу приключениям.

На какое-то время в комнате воцаряется блаженная тишина, и я охотно отвлекаю себя рутиной. Наливаю воду в чайник. Засыпаю заварку в заварочник. И инспектирую содержимое холодильника на наличие в нем вкусняшек.

К счастью, там находится целый торт, несколько кусочков грибной пиццы и мясной рулет. В общем, все, чтобы накормить двух наверняка голодных девчонок и перекусить самому.

– Тебе помочь?

Спрашивает бесшумно материализовавшаяся в кухне Ника, и я оборачиваюсь. Скольжу взглядом по ее точеным скулам, цепляюсь за ключицы и отмечаю, что она практически не изменилась за восемь лет.

Та же угловатость. Та же простота. Та же естественность.

Трясу головой, отгоняя непрошеные мысли, и возвращаюсь к ее вопросу.

– Все почти готово, садись. Расскажешь, что привело тебя сюда тридцатого декабря?

– Позже, – одними губами шепчет Вероника, кивком указывая на перепрыгивающую через порог Соню, и я соглашаюсь.

– Хорошо. Позже.

Ника

– А папа нас больше не любит.

Наклонившись к Гордею, доверчивым шепотом сообщает ему Соня и думает, что я ничего не слышу. У меня же как будто вся кровь в организме приливает к щекам и окрашивает их в помидорный цвет.

Сердце сжимает невидимыми тисками. Ребра стискивает стальной обруч. И я отчаянно виню себя во всем.

В том, что не нашла более прибыльную и перспективную работу, с которой бы меня не турнули. Что зарабатывала недостаточно и мало тратила на свою внешность и гардероб. Что упустила тот момент, когда Вадим увлекся Викой и нашел в ней отдушину. Богиню.

И особенно, в том, что все это отразилось на моей дочери, вынужденной сидеть на кухне в чужом доме и рассказывать постороннему человеку о том, что она не нужна отцу.

– Почему ты так решила, милая?

Подыгрывая Соне, так же тихо уточняет Гордей и попутно кладет ей на тарелку кусочек пиццы. Тонкое тесто. Сочная начинка – ветчина, сыр и грибы. Такую Соня просто обожает.

– Потому что он не переживает, что мы с мамой пропали. Не ищет нас. И не хочет встречать с нами праздник.

Аргументы из уст моей дочери звучат железобетонно и вновь решетят пулями мою ноющую грудь. Совсем еще не зажившая рана опять кровоточит. И если я недоумеваю, как оправдать Вадима в глазах Сони, то Северский ловко смещает акценты и переключает ее внимание на себя.

– У взрослых иногда бывают форс-мажоры, и это вовсе не значит, что они тебя не любят.

– Форс-мажоры?

– Ага. Всякие там землетрясения, извержения вулканов, кораблекрушения. Визиты налоговой. В общем, непредвиденные обстоятельства, которые никто не ждал, – Гордей увлеченно объясняет моей Соньке смысл нового слова и выдает совсем уж внезапное. – А хочешь я ненадолго заменю твоего папу, пока он решает свои проблемы? Нарядим елку, купим мандаринов и напишем письмо Деду Морозу. Ника, вы писали письмо Деду Морозу?

– Да, – произношу онемевшими губами и понимаю, что подарок дочке остался у свекрови, и я ни за какие коврижки не заставлю себя вернуться в их дом.

По крайней мере, не сейчас, когда картинки измены до сих пор выжигают каленым железом нутро.

И, если я со вкусом продолжаю предаваться самобичеванию, то у детей все немножечко проще.