– Командир, а помнишь, как под Новороссийском вот так сидели в засаде в навороченном коттедже?

– Ага. Мы тогда колонну турков ждали, а они, уроды, свернули в горы и наткнулись на лагерь беженцев.

– Да. Трое суток просидели, а они в это время гражданских резали.

– Ну, мы-то не виноваты, приказ дали, вот и выполняли. И колонну не мы, а сводный отряд ОМОНа профукал.

– Да все равно часто снятся те события. И лагерь Красного Креста, вырезанный татарами под Симферополем.

– Наверно, из-за того, что помним и понимаем свою вину – нам дали шанс все исправить.

– Думаешь?

– Давно стал задумываться, почему именно мы, почему именно нам дали шанс все переиграть. Вон в России наверняка куча бункеров осталась, насколько знаю, там целые города подземные, с ядерными реакторами, заводами и сохранившейся научной базой, а технология порталов попала к нам в руки, и воспользоваться ей только мы смогли. Я в этом давно вижу какой-то высший смысл.

Санька, до этого лежащий на спине и закинувший ноги в армейских ботинках на спинку кровати, резко подскочил и сел. При этом госпитальная койка жалобно скрипнула от кувыркания на ней тяжелого тела, облаченного в бронежилет и обвешанного оружием. В его голосе от задумчивости и философских ноток не осталось и следа, опять это был все тот же живчик, неугомонный Артемьев.

– А что, командир, может, ты еще нас в мессии запишешь?

– Санька, а в голову? Что за глупости… Знаешь, когда человек начинает задумываться о высоком, то обязательно куда-то в сторону свернет, строить самому себе, великому, памятник. Ты у меня такие приколы видел?

– Не-а. Поэтому я с тобой, командир, до конца. Да куда мы теперь денемся – повязаны и прошлым и будущим и в прямом и в переносном смысле.

– Вот и я про то. Надо делать то, что делаем, и главный критерий – наша совесть. Про офицерскую честь говорить не буду – вытравили у нас ее, хотя нет-нет да заставит какую-нибудь глупость совершить.

– Это типа того, когда ты под Могилевом к немцам вышел?

– Ну, тут скорее совесть. А если честно, то тогда не в себе был: ранение, большая потеря крови, до сих пор помню все как в тумане. Так замучился, что уже на все был готов.

– Главное, сейчас не стыдно.

– Все равно люди и дети погибли.

– Многих спасли.

– Только это и радует. Ладно, Санька, давай не будем об этом, как-то напрягает. Ты мне вот что ответь, у тебя, у баламута, футуршок был какой-нибудь? Или, как обычно, ухмыльнулся, поржал и пошел искать, где бы подхарчить утробу свою ненасытную?

С соседней койки раздался смешок. Санька опять принял горизонтальное положение, и рифленая подошва армейских ботинок снова виднелась на спинке кровати.

– Нет, командир. У меня теперь сын, о нем нужно было думать в первую очередь. Вот как его утробу чистыми продуктами набью да Катерину накормлю, так и о себе подумать можно.

– Ну, слава богу, Катерина тебе хоть в такой мере мозги вправила.

Артемьев засопел, но звучало это очень наигранно, поэтому ни в какую обиду с его стороны я не поверил.

– Ну, это еще неизвестно, кто кому что вправил.

Тут и я не удержался, фыркнул.

– Ох, блин, уморил, вправильшик.

Потом, после небольшой паузы, Санька абсолютно не в тему спросил:

– Командир, а ты не думал, что было бы, если б с местными товарищами не мы общались, а какие-нибудь чинуши или генералы, ну из тех, что сейчас в некоторых бункерах еще барствуют?

– Да хреново было. Эти уроды стали бы торговаться, как привыкли. А продавать они умеют все, к чему дотянутся: и людей, и секреты. Главное, чтоб власти не лишиться и максимум прибыли получить. Если честно, то не исключаю варианта их плотных контактов с амерами, англами и, может быть, даже немцами – ну кто больше заплатит. С них станется, сущность свою они не переделают, поэтому, может, для местных товарищей и хорошо, что с нами общаются, а не с этими поборниками демократии.