Аккуратно, будто оно сделано из хрупкого китайского фарфора, Альберт отложил письмо в сторону, взявшись за следующее.

«Дорогая Элизабет, надеюсь, мое послание застанет тебя в добром здравии и хорошем расположении духа. Молю, не беспокойся обо мне и не терзайся. Мое предыдущее письмо было лишь вспышкой дурного настроения и неумеренного употребления хереса и, кажется, отцовского портвейна. Уверяю тебя, я вполне здорова (не считая раскалывающейся от боли головы, но я это полностью заслужила) и счастлива тем, что имею. Пожалуйста, поцелуй за меня мальчиков и попроси их не есть весь шоколад сразу. Впрочем, если эти маленькие негодники будут смотреть жалобными глазами, прошу, не ограничивай их. Беззаботное детство проходит слишком быстро, а тетушки как раз для того и нужны, чтобы баловать своих маленьких племянников. Если тебе будет так угодно, можешь передать мои наилучшие пожелания Александру, хотя мне сложно желать наилучшего твоему мужу, который, пусть и обладает множеством достоинств, едва ли заслуживает такую великолепную женщину как ты. Впрочем, едва ли я тот человек, которому позволительно рассуждать о чужом семейном счастье»

- Дальше, пожалуй, ничего важного, - подала голос госпожа Блюменхолд, из своего кресла. – Не люблю читать чужие письма, даже если и адресат, и адресант давно уже истлели в могилах. Словно в чужом белье роюсь, - она недовольно поморщилась и откинула с лица седую прядь. – Впрочем, в нашей ситуации это, пожалуй, единственное, что остается. Читать старые письма и разбирать прошлое по клочкам.

Морщины на лице госпожи Блюменхолд углубились, и Агата подумала, что при всей своей ухоженности и умении изящно одеваться госпоже Блюменхолд, наверное, не меньше семидесяти лет. Тут же обратив взгляд на Альберта, она не могла не усмехнуться при мысли о том, что самым старым человеком в комнате все же остается он, независимо от того, сколько Эссенции Блюменхолд лет.

- Продолжай, юноша, - махнула Альберту трубкой госпожа Блюменхолд, словно дирижер. – Следующее письмо.

«Милая моя Элизабет, ты и вообразить не можешь, как обрадовало меня твое известие. Тешу себя надеждой, что дитя, которое ты носишь под сердцем, будет девочкой. В конце концов, должна же я кому-то завещать свои украшения! Впрочем, еще одному племяннику я буду рада не меньше. Отрадно видеть, что ты не даешь своему семейству скучать и регулярно увеличиваешь количество домочадцев. Еще отраднее осознавать, что Эдриан и Эмиль не уступают своей матери в этом увлечении. Трудно даже вообразить, сколько кошек, собак, кроликов, ежей и прочих тварей выйдет, выскочит и выползет мне навстречу, когда я в следующий раз нанесу вам визит.

…

Кажется, я нашла способ исправить совершенное мною зло. Уверенности в успехе нет, но есть надежда. Помолись за меня, дорогая Элизабет, и, разумеется, когда облегчишься от своего бремени, взгляни, пожалуйста, на мои расчеты. Совершить ошибку, пытаясь все исправить, не глупо ли это было бы?»

«Моя дорогая Элизабет, ты, бесспорно, сочтешь, что я совершила ошибку или лишилась рассудка, но прошу, помни: все, что я делаю, я делаю с раскрытыми глазами и полностью осознавая последствия. Чтобы скрепить ритуал, понадобится мощный клей, ты права. Ты знала это и сочла ритуал невозможным, ведь даже в самых страшных мыслях тебе и в голову не приходило, что этим клеем могла бы стать я.

Дар видеть будущее обошел меня, а посему я не знаю, что уготовано мне по ту сторону. Как именно произойдет слияние и будет ли принята моя жертва? Все это мне неведомо, я знаю точно лишь две вещи: жить так, как я жила доселе, боле невозможно; твоя любовь всегда была мне поддержкой и опорой, надеюсь лишь, что я была достойной старшей сестрой.