Паран пробовал думать о былой победе в Даруджистане… Замыслы императрицы Ласин провалились: она так и не завладела городом. Даруджистан удалось спасти от разрушений. Скворец и солдаты из его взвода, которых отправили на верную смерть, остались живы. Разве этого мало?.. Но сейчас все это казалось Парану не более чем горсткой пыли на его жизненном пути.

Он стал совсем не тем, кем был прежде, и таким он себе очень не нравился.

Окружающий мир виделся ему омраченным болью, разобщенным ею. Мир превращался в чужой дом, из которого не убежишь.

«Кровь Пса Тьмы… она шепчет о свободе. О выходе, но выходе не из тьмы, а во тьму. Туда, куда ушли Гончие… в самое сердце Драгнипура – проклятого меча Аномандера Рейка»

При этой мысли Паран едва не выругался вслух. Он шел по тропе, вьющейся вдоль холма, прозванного Водоразделом. День быстро тускнел. Затих свистевший в траве ветер. Хриплый голос в мозгу Парана сменился шепотом.

Этот шепот крови Гончей Тьмы был не единственным. Были и другие голоса; каждый из них требовал безраздельного внимания к себе, каждый предлагал способ бегства.

«Бегство, всегда только оно. Трус способен думать лишь о том, как бы слинять… особенно когда ноша начинает давить все сильнее и сильнее».

Разобщенность.

«Все, что я вижу вокруг, кажется мне… чужими воспоминаниями. И трава на пологих холмах, и камни на вершинах. Заход солнца и прохлада, которую несет ветер… пот, высохший на моем лице… Потом спускается темнота, и я пью воздух, будто он – самый сладостный из всех напитков. Боги, что же все это значит?»

Ходок, воин-баргаст, сидел среди пожухлой травы. Дневной поток путников начал иссякать, и над дорогой с глубокими колеями уже не висели плотные облака пыли. Те, кто не успел сегодня пересечь малазанский кордон, располагались на ночлег: к посту уже привыкли. Если все останется по-прежнему, рядом может очень скоро возникнуть придорожная деревушка. Такие поселения, как известно, растут очень быстро.

«Да нет, какое там останется по-прежнему. У нас просто терпения не хватит. Дуджек уже обрисовал всем ближайшее будущее. Снова поход, опять привкус дорожной пыли во рту. Но самое скверное – на этой карте нет значков, обозначающих неожиданности и подстерегающие путников ловушки. А ведь сжигатели мостов непременно с ними столкнутся».

Затаив дыхание и морщась от приступов боли, капитан Паран остановился. Он присел на корточки рядом с обнаженным до пояса Ходоком. Мускулистое тело баргаста покрывали замысловатые узоры татуировки.

– Тебя с утра так и раздувает от важности, Ходок, – заметил он. – Ну прямо вожак стада бхедеринов. Что это вы со Скворцом задумали, а?

Широкие тонкие губы баргаста сложились в подобие улыбки. Глаза его продолжали следить за дорогой.

– Конец холодной тьме, – буркнул он.

– Тебя, никак, Худ поцеловал, дурень? Какой там конец тьме, если солнце вот-вот сядет?

– Конец холоду и неподвижности, – продолжал вещать Ходок. – Конец всеохватным сумеркам. Я – сказание, которое слишком давно уже не звучало в этом мире. Я – меч, готовый выпрыгнуть из ножен. Я – железо. Свет моего дня ослепит вас всех! Ха-ха-ха!

Паран сплюнул на траву:

– Молоток предупреждал меня о внезапно проснувшемся в тебе… красноречии. А еще он сказал, что это не сулит ничего хорошего, поскольку ты потерял последние крупицы разума.

Баргаст ударил себя в грудь. Звук получился гулким, как от барабана.

– Я – сказание, и вскоре оно прозвучит. Ты услышишь его, малазанец. Вы все услышите.

– Солнце иссушило тебе мозги, Ходок. Вечером мы возвращаемся в Крепь. Впрочем, думаю, ты уже знаешь об этом от Скворца. Колотун сменит тебя на посту.