С самого возвращения из Даруджистана капитан чувствовал, что его несёт по течению, бросает туда-сюда по воле хаотического превращения, которое происходило с Дуджеком и его отверженной армией. Малазанский якорь отрезали. Линии снабжения рассыпались. Нагрузка на офицерский корпус выросла стократно. Почти десять тысяч солдат вокруг испытывали детскую потребность в утешении и ободрении.

А этого Паран дать им не мог. Его собственное смятение только возросло. В его жилах текли ручейки крови Пса. Обрывочные воспоминания – редко его собственные – и странные, потусторонние видения наполняли сны по ночам. Бесконечные проблемы снабжения и логистики, которые ему приходилось решать, удушливые задачи командования – всё это снова и снова прорывалось через прилив физической боли, которая терзала теперь Парана.

Он уже много недель чувствовал себя больным и даже подозревал, что стало источником этой хвори. Кровь Пса Тени. Зверя, который ринулся в царство самой Тьмы… хотя откуда мне знать? Эмоции на гребне этой волны… скорее детские. Детские…

Паран в который раз отбросил эту мысль, зная наперёд, что вскоре она вернётся, – и боль в животе снова вспыхнула, – и, бросив последний взгляд туда, где стоял в дозоре Тротц, он продолжил карабкаться вверх по склону.

Боль изменила Парана – он сам это понимал, мог представить себе как образ, сцену удивительную и горькую. Чувствовал, будто сама его душа превратилась в нечто жалкое – в грязную помоечную крысу, которую накрыл камнепад, крысу, которая извивалась, заползала в любую щель, отчаянно надеясь найти место, где давление – огромный, подвижный вес камней – ослабнет. Найти место, где можно будет вздохнуть. Столько боли вокруг, камни, острые камни усаживаются, всё ещё усаживаются, щели становятся уже, исчезают… тьма поднимается, словно вода…

Все победы, одержанные в Даруджистане, казались теперь Парану пустыми. Спасение города, жизней Скворца и его солдат, разрушение планов Ласиин, все эти достижения одно за другим обращались в пыль в мыслях капитана.

Он был уже не тот, что прежде, и это новое рождение было ему не по нраву.

Боль высасывала из мира свет. Боль корёжила. Превращала его собственные плоть и кости в чужой и чуждый дом, из которого, казалось, нет выхода.

Звериная кровь… она шепчет о свободе. Шепчет, что можно вырваться – из плоти, но не из тьмы. Нет. Выход там, куда ушёл Пёс, глубоко в сердце проклятого меча Аномандра Рейка – в тайном сердце Драгнипура.

Он чуть не выругался вслух, взбираясь по тропе на гору над Разделом. Дневной свет уже начал меркнуть. Волнующий травы ветер улёгся, его хриплый голос стал теперь едва слышным шёпотом.

Шёпот крови был лишь одним из множества, и все добивались внимания, все предлагали свои противоречивые советы – несовместимые пути спасения. Но для них спасение – всегда бегство. Несчастная крыса больше ни о чём не может думать… а камни усаживаются… оседают.

Отчуждение. Всё, что я вижу вокруг… кажется чужими воспоминаниями. Трава на низких холмах, выступы горной породы на вершинах, а когда солнце садится и ветер стихает, пот на моём лице высыхает, и приходит тьма – и я пью её воздух, словно целительную воду. О, боги, что это значит?

Смятение не ослабевало. Я сбежал из мира этого меча, но чувствую на себе его цепи, они натягиваются, сжимают всё сильнее. И в этом давлении – ожидание. Когда сдашься, когда покоришься? И ожидание перерастёт… во что? Перерастёт во что?

Баргаст сидел среди высокой, рыжеватой травы на вершине холма над Разделом. Сегодняшний поток торговцев уже начал мелеть по обе стороны баррикады, клубы пыли – рассеиваться над разъезженной дорогой. Другие разбивали лагеря – горловина на перевале уже превращалась в неофициальный пограничный пост. Если ситуация не изменится, пост пустит корни, станет деревушкой, затем городком.