Тела, на них – тела; хитрюга-смерть чело
Крушила о чело, ей в голову пришло
Меж кровью и водой затеять спор престранный,
Чтоб кровь рвалась из ран, вода стремилась в раны.
Пред нами встал Ажан>*, о смрад, о страшный сон,
Весь в трупах горожан, скорее потрясён
Картиной гибели, чумною, без отдушин,
Чем этим пагубным зловонием задушен.
Являет нам Кагор>* бесчинствующий сброд,
Преображение ручьёв и прочих вод
В малиновый разлив, и с криком смерть седая
Преследует людей, последних добивая;
А следом Сатана, безумье он раздул,
Чтоб града честь попрать, чтоб всё подмял разгул,
Чтоб, не щадя клинка, рубили здесь на части
Тех, кто пытается смягчить своё несчастье.
На сей картине Тур>* несчастный нам предстал,
Все ужасы затмил, и толпы, словно вал,
Свирепо катятся со злобой беспощадной,
Здесь содрогнулись бы и скифы с кровью хладной.
Здесь взгляд Всевышнего лучом прорезал даль,
Он реку озарил, а в ней сверкнула сталь.
А там, в предместии, из храма, из притвора,
Голодных триста душ вытаскивает свора,
На волю волокут несчастных мясники,
Затем чтобы заклать на берегу реки;
Там воздух крики рвут, там воля супостату
Детишек продавать за небольшую плату
Иль, взяв из рук купца, отправить на тот свет,
Не зная их имён, проступков и примет.
Какая же вина на совести малюток?
Что сделали они? За что конец их жуток?
Им выпало вкусить мученья в час резни,
Хоть жизни выпали им считанные дни.
Дрожащих, плачущих к реке влекла их стая,
К последней пристани, на их глазах пронзая
Сосцы их матерей; кричали малыши
У ног своих убийц без сердца, без души;
Бежать бы от воды, от крови и от ада.
Малютки палачей молили: «Нет, не надо!»
В подобном возрасте уместно розгой сечь,
Должны их миловать речная глубь и меч.
Невыношенный плод из взрезанного лона
Ввергался в глубину, плыл по волнам затона
И дальше по реке, невидимый глазам;
Мать перед смертью длань тянула к небесам.
Иной из жалости пронзает сталью тело,
Из коего душа еще не отлетела,
Порою удальство покинет храбреца,
Узревшего черты прекрасного лица,
Такой душой не твёрд, меча поднять не в силах,
Другой подъемлет сталь, и ад бушует в жилах,
Подобный глух к мольбам, сей сладострастный тать
Сдирает платье с жён, чтоб нагишом кромсать,
Он счастлив, осквернив живые краски тела:
Ах, как мертвеет лик и кожа побледнела.
Лихие молодцы, чей грех не утаю,
В утробе роются, распотрошив судью>*,
Чтоб денежки найти, так римляне когда-то
В кишках израильтян разыскивали злато.
Мы видим, как бурлит речная быстрина,
Столь светлая вода теперь совсем красна,
Как будто Орлеан с дворцом в огне пожара,
Неистовством сердец подожжена Луара.
Они крушат тюрьму и попранный закон,
Чтоб души кроткие повергнуть без препон,
Те души в камерах убежище искали,
Чтоб от предательства спастись в глухом подвале,
Пусть ложный, но закон найти в тюрьме, так встарь
Давал укрытие и жертвенный алтарь.
Пред вами матери со стен детей бросают,
Их ловят ближние, укрыв плащом, спасают,
Но бьет аркебузир малюток на лету
И тех, кто пробует сберечь хоть сироту,
Еще копейщики у стен стоят в пикете,
Так чтоб на жала пик напарывались дети.
Тех, кто из Сены пил, кто из Луары пил,
Я всех упомянул, Гаронну не забыл:
Полсотни разных мест пожары охватили,
И тысячи людей к ним взоры обратили.
И Рона в перечне, который нам даёт
Понятье, что за скот разнузданный народ.
Тут вскользь помянем мост несчастных
осуждённых:
На праздник развлекал правитель приближённых>*,
Велел он узникам бросаться вниз с моста,
Тут что ни суд – прыжок, здесь трюков больше ста.