Лавиния была потрясена моим вопросом и перестала листать страницы.

– Там, наверху, где же еще? – Она показала на небеса, – Ты что – ничего не слушаешь в воскресной школе?

– Но там звезды и планеты, – сказала я, – Я знаю – я их видела в папочкин телескоп.

– Осторожнее, Мод Коулман, – сказала Лавиния, – не богохульствуй.

– Но…

– Прекрати! – Лавиния закрыла уши руками, – Я не могу это слушать!

Айви Мей захихикала.

Я сдалась.

– Ну, хорошо. Идем к Дженни.

На этот раз Дженни ждала нас у главных ворот, вся красная и запыхавшаяся, словно ей опять пришлось подниматься в гору, но живая и здоровая, чему я очень обрадовалась.

– Где вы были, девочки? – воскликнула она, – Я тут вся изволновалась!

Мы начали спускаться вниз, когда я спросила у нее, узнала ли она про материю для мамочки.

– Книга! – взвизгнула она и побежала назад на кладбище. Мне очень не хочется думать о том, где она могла ее оставить.

Бегать по поручениям хозяйки мне было ох как не по душе, доложу я вам. И прекрасно знает ведь, как я занята. Встаешь ни свет ни заря и до девяти вечера на ногах. И всего один выходной в году, не считая Рождества и следующего за ним дня. А ей взбрендило, чтоб я отнесла книги и захватила на обратном пути материю – хотя вполне могла бы сделать это сама. У меня на чтение времени нет, даже если бы захотела, да я и не хочу.

И все же день был теплый, солнечный, и, должна признать, выйти на улицу было очень даже неплохо, хоть я и не люблю взбираться вверх по холму в Виллидж. Мы добрались до кладбища, и там я собиралась оставить девочек и пробежаться по магазинам. Но тут я увидела его собственной персоной. Он, шагая чуть подпрыгивающей походочкой, катил по двору тачку. Он повернул голову и улыбнулся мне, и я подумала:

«Ну-ка, погоди минуточку…»

И тогда я сказала девочкам, что у них есть полчаса – не больше, пусть делают что хотят. Они собирались разыскать мальчишку, с которым играют, и я предупредила их, чтобы были с ним поосторожнее, они тут такие грубияны. И чтобы за маленькой присматривали – за Айви Мей. У нее вроде такая привычка – вечно тащиться сзади, хотя, уверена, ей просто так нравится. Я заставила их всех взяться за руки. И они понеслись в одну сторону, а я – в другую.

Сегодня мы с Уотерхаусами ходили на костер на Хите. Девочки этого хотели, мужчины между собой неплохо ладят (хотя Ричард втайне и посмеивается над Альбертом Уотерхаусом), а нам с Гертрудой Уотерхаус остается лишь улыбаться и терпеть общество друг друга, насколько это удается. Мы стояли вокруг огромного костра на Парламент-Хилл, держа свои сосиски и печеный картофель, и восхищались тем, что собрались на том самом холме, где в свое время Гай Фокс[9] ждал, когда взлетит на воздух Парламент. Я смотрела, как люди то подходят ближе к костру, то отодвигаются от его жара, пытаясь найти место, где им будет лучше всего. Но если нашим лицам было жарко, то наши спины мерзли, это как с картошкой: снаружи она подгорела, а внутри – сырая.

Мой порог чувствительности к жару гораздо выше, чем у Ричарда или Мод, да и вообще, чем у большинства людей. Я подходила к костру все ближе и ближе, пока мои щеки не заалели. Когда я оглянулась, кольцо людей было далеко за мной – я одна стояла у самой кромки огня.

Ричард даже не смотрел на костер – его взгляд был устремлен куда-то вверх. В этом весь он – он любит не жар, а холодные пространства Вселенной. Когда наш роман только начинался, он водил меня, прихватив Гарри в качестве компаньона, смотреть на звезды вместе с другими астрономами-любителями. Тогда мне это казалось таким романтичным. Сегодня же, увидев, как он задирает голову к звездному небу, я почувствовала лишь пустое пространство между этими крохотными бриллиантиками и мною, и оно было похоже на тяжелое одеяло, готовое упасть на меня. Я испытала такое же удушье, как при мысли о том, что меня могут похоронить заживо.