Хорошо было бы увидеть место, где Нил вытекает из бесконечного красного ущелья, чтобы стать всем для Египта. Клеопатра говорила, что в засушливой Нубии река ничего не увлажняет, ибо течет среди скал.

– А в Эфиопии в Нил впадают два притока, и он опять становится добрым, – объясняла она. – Эти два притока собирают летом дожди и разливаются, а сам Нил течет мимо Мероэ, где живут царицы египтян-изгнанников – сембритов, некогда правивших Египтом. Они такие жирные, что не могут ходить. Сам Нил питается от дождей, которые идут круглый год где-то далеко за Мероэ, вот почему он не высыхает зимой.

Они осмотрели первый ниломер на острове Элефантина возле малого водопада и двинулись вверх по реке к Первому порогу, где вода белой пеной падала с обрыва. Затем поплыли к колодцам Сиены, знаменитым тем, что в самый длинный день года полуденное солнце любуется своим отражением в их глубине.

– Да, я читал Эратосфена, – сказал Цезарь. – Здесь, над Сиеной, солнце останавливает свой путь на север и снова идет на юг. Эратосфен назвал это тропиком, поворотной точкой. Выдающийся человек. Помнится, именно он утверждал, что геометрию и тригонометрию изобрели в Египте, а не где-то еще. И мальчишки, такие как я, яростно спорили со своими учителями, отдававшими пальму первенства в этом Евклиду. А мы говорили, что геодезия в первую очередь была нужна египтянам, чьи межевые камни ежегодно передвигала вода.

– Да, но не забывай, что именно носатые греки обо всем этом написали! – засмеялась Клеопатра, хорошо знавшая математику.

В этом путешествии Цезарь многое узнал и о Клеопатре, и о Египте. Нигде, ни у народов, обитавших вокруг Нашего моря, ни у парфян, монарх не пользовался таким почитанием, как фараон в Египте. И это почитание не вызывалось рабским желанием подольститься к высокородной особе или животным страхом, оно было чем-то само собой разумеющимся. Народ собирался на берегу, чтобы бросить цветы на проплывающую мимо баржу и пасть ниц, выкрикивая имя своей властительницы. И так по всему ходу баржи – люди падали, поднимались, падали, поднимались. Само присутствие фараона проливало на них благодать, и разлив Нила был идеальным.

При всякой возможности Клеопатра взбиралась на палубное возвышение и вставала так, чтобы подданные могли видеть ее круглый живот. И его видели все. В каждом городе, в каждом селении. Она стояла величественная, невозмутимая, в белой короне Верхнего Египта. Баржу окружали маленькие рыбацкие лодки из ивовых прутьев, обтянутых кожей. Порой вся палуба утопала в цветах. Шесть месяцев беременности сказывались на ее внешности. Она потеряла привлекательность, подурнела. Но женщина не имела значения. Фараон – вот что было важнее всего.

Несмотря на множество отвлекающих моментов, они часто разговаривали. Это доставляло больше удовольствия Цезарю, чем Клеопатре. Упорное нежелание Цезаря обсуждать интимные стороны его жизни раздражало ее, даже злило. Ей так хотелось узнать подробнее и о его романе с Сервилией (об этом судачил весь мир!), и о его жене, с которой он много лет состоял в браке, но вряд ли сожительствовал, и о целой череде брошенных женщин, которых он соблазнял лишь для того, чтобы наставить рога их мужьям, своим политическим противникам. Ох! Так много тайн! Тайн, в которые он ее так и не посвятил, хотя говорил с ней постоянно. То учил ее, как надо править, как вводить законы и как вести войны. То принимался рассказывать поразительные истории о галльских друидах, о храмах на озере в Толозе, о золоте, которое украл Сервилий Цепион, об обычаях и традициях полсотни разных народов. Пока предмет разговора не касался личного, он с удовольствием рассказывал. Но как только Клеопатра пыталась забросить сети глубже, он замыкался, уходил в себя.