– Фамилию дать не могу. Денег дал. До совершеннолетия хватит, а дальше пусть сами о себе заботятся. Но если вдруг понадоблюсь… знаешь, где найти.

Даваа молчал. Голову опустил, руки длинные между коленей свесил.

– Им и не нужна твоя проклятая фамилия! Убирайся! И деньги свои забирай! И игрушку эту вонючую!

 Отобрал из рук Тархана слона и хотел швырнуть в Батыра, но мальчишка перехватил руку дяди, укусил изо всех сил и, отняв игрушку, бросился с ней прочь. А второй мальчик подошел к Батыру и тихо спросил.

– Ты…наш дед? Да?

– Я ваш дед. Только ты никогда и никому этого сказать не сможешь.

– Ты уезжаешь? Когда приедешь еще раз?

Присел на корточки, погладил Тамира по курчавой голове.

– Не знаю. Может, увидимся когда-то. Все в жизни бывает.

Тархан видел все это через щель в стене. Видел и понимал, что дед – хитрая сволочь, что откупился от них и никогда больше не приедет, что бросил их с алкоголиком Даваа на произвол судьбы.

Дед…отец того монстра, который калечил их мать. Мать, которая предпочла умереть и убить своих детей, лишь бы не жить в позоре. Тамир ее боготворил…Тархан ее ненавидел. Она обрекла их на жуткое детство…Все золото и драгоценности, привезенные Батыром, дядя пропил…а потом и сам умер от туберкулеза. Долгие годы они зарабатывали тем, что просили милостыню возле храма. Их не гнали, потому что у Даваа были связи. С его смертью все усложнилось…место отберет Жирдяй. ОН давно на него метит. Их больше не пустят просить милостыню у храма. Все. Место пропало. Таковы законы улицы.

Они остались совершенно одни в огромном доме. Первое время доедали то, что было. Пока ничего не осталось…пока не закончилась последняя крупинка сахара. Тамир хныкал от голода, а Тархан притащил нарезанную с дерева кору и швырнул ему на колени.

– Ешь. Завтра пойдем на рынок.

– Попрошайничать?

– Попрошайничать. Нарисуем тебе синяки под глазами, раны. Даваа, когда в театре работал, там кое-что из грима домой принес. Будешь ныть, как ты умеешь, а я деньги собирать. Может, больше заработаем, чем раньше с дядькой.

– Там не наше место…погонят и люлей всыплют!

– А ты – трус?

– Сам ты трус!

– Я смотрю, ты бессмертный, старшему брату перечить!

– Тоже мне старший, на тридцать минут раньше вылез.

– Могла б, она б нас еще тогда удавила. Может, и к лучшему было бы. Да нет…она надеялась кусок пожирнее от деда урвать.

– НЕ смей про нее так!

– Не то что?

Сцепились, как всегда. Наградили друг друга тумаками, но утром они все же отправились на рынок. Первое время им даже кое-что подали из жалости, а потом кто-то из своих узнал одного из братьев.

– Проклятые! Сыны дьявола! И мать дьяволица их! Из воды восстали! Гоните их! Происки Сатаны!

Мальчишек избили, деньги отобрали, и они еле унесли ноги с рынка. Тархан перевязывал ушибы и ссадины брата, а сам смотрел перед собой, сжимая челюсти и вспоминал, как старый хрыч приезжал…снова и снова вспоминал. Как потом дядька из города примчался с какой-то бумажкой. Пьяный, но такой счастливый.

– Заставил я его! Вытянул для вас будущее, маленькие ублюдки! Слышите?! Признал…он дал вам свою фамилию! Вы – Дугур-Намаевы теперь!

– Лучше б ты пожрать принес!

Буркнул Луу и заглянул в пустую сумку дядьки.

– Дурак! Это… – он потряс перед лицом мальчика бумажкой, – дороже любых денег. Это право быть человеком! Не безотцовщиной, не сыновьями детоубийцы! А признанными!

– Я жрать хочу, у меня желудок сводит, а ты опять бухой.

Потом он нашел ту бумажку…новое свидетельство о рождении, где у них у обоих была другая фамилия. А с ним и…бумажку об отречении и отказе от любых претензий к своим гребаным однофамильцам. Дурак был дядька. Ему фамилия была важна. Обелить имя матери…чтоб ублюдками их не называли.