Хлопнула дверь, ступеньки поползли вверх. Стараясь не торопиться, Леони поднималась на третий этаж, то и дело останавливаясь: дышать еще было тяжело и больно.

– А если он очнулся? – рассуждала она вслух.

– А если… а если там сидит его… мадам, – прыснула от смеха.

– А если он вообще уже ушел? И даже не зашел к тебе, несчастная ты дуреха, – вздохнула.

Наконец – заветная табличка. Третий этаж. Палата номер триста два. Помявшись у двери, Леони постучала костяшками пальцев, как делала каждый раз, приходя в гости к мастеру, и аккуратно толкнула дверь.

– Мсь… – «Черт!» – Этьен?

Он лежал на застеленной серыми простынями кровати с закрытыми глазами.

«А может, и не было никакой женщины? И свидания не было?»

Впервые в жизни Леони осознала, как мало знает о человеке, к которому бегала по выходным последние два года. Слишком поглотили собственные проблемы, чтобы умудриться заботиться о ком-то еще. Слишком жалкой она казалась самой себе, чтобы жалеть кого-то рядом.

– Леони? – Голос тихий – так карябает ухо противный блестящий жук, заползший с поля желтых цветов.

– Ой, – от неожиданности Леони растерялась. Она не придумала, что скажет или сделает, если вдруг он будет в сознании. – Я… зашла проверить. Как вы?

Этьен едва заметно улыбнулся – эту улыбку мог разглядеть только человек, который вот уже два года оставался в мастерской и сидел часами, пялясь, как тот выдувает из стекла фигурки.

– А я… меня скоро выписывают.

– Вот как? Ты… Хорошо, что тебя не было дома. И ты… не пострадала.

«Черт, он наверно и не в курсе, что я пыталась его спасти… Или не пыталась, а спасла?» – промелькнула непрошенная горделивая мысль и тут же спряталась за брошенной полицейским фразой: «Будьте на связи…»

«Кажется, я влипла…»

Надо бы подойти поближе, но она боялась – только-только наладившиеся отношения с огнем мог окончательно разрушить вид изуродованного ожогами лица. Она пыталась понять, что чувствует, смотря на этого ставшего родным чужого мужчину в таком состоянии, но кроме обыденной жалости не ощущала ничего. Так жалеешь бабушку с клюкой, ковыляющую через дорогу. Так жалеешь пьяницу, попавшего в руки уличной шпане. Так жалеешь щенка дворняги, забившегося под крыльцо.

Сложно сказать, сколько она так простояла, прежде чем поняла, что мастер давно уснул. Скрипнул пол под ступнями, мягко открылась дверь. Щелкнул замок, едва слышно простонала дверная ручка. Незачем тут оставаться. И ждать больше нечего. Если выпишут прямо сейчас – что ж! Ей все же есть куда идти – вернуться в старую жизнь.

Вернуться и замирать от страха каждую ночь, если опять кто-то перепутает дверь, вломится и начнет избивать. Замирать от страха, когда соседи сверху устраивают пьяный дебош и того и гляди на козырек в очередной раз упадет отчаявшееся тело. Замирать от страха, от жалости к себе, от несправедливости жизни – ведь все уже было так хорошо!

Не к месту вспомнился Франсуа и его фотокамера, и смрад дыхания, когда он подходил, чтобы поправить наклон ее головы. А ведь многие говорили, что в большом городе она могла бы стать жутко популярной…

Подойдя к двери, ведущей на лестничный пролет, Леони уставилась в мутное стекло. Оттопыренные уши, покрытое веснушками лицо, разного цвета глаза. Сгорбленные плечи, вытянутая вперед тонкая шея. Острые локти и коленки вот-вот прорвут затасканную ткань одежды с чужого плеча. Леони часто задавалась вопросом, на кого похожа: на мать или на отца. И верила в то, что непременно узнала бы их, если бы увидела в кипящей толпе. Ну разве можно не узнать этот разрез глаз или вздернутый острый нос? Разве можно пройти мимо этих густых бровей?