— Пожалуй — да, — кивнула я и тут же спохватилась: — Только если твоя кожа уже достаточно восстановилась для этого. Ведь в бане будет довольно жарко.

Выглядела его темно-смуглая кожа совершенно здоровой, но вдруг еще слишком чувствительна для серьезных водных процедур. Я невольно залипла взглядом на десятках прозрачных капель от растаявших крупных редких снежинок, поблескивающих на широкой мужской безволосой груди. Губы слегка засаднило, как от долгого воздействия ледяного ветра, наполняя нечто глубинное и неподвластное разуму желанием ощутить эту влагу на них и пониманием как же давно не касалась чужой кожи, не вдыхала ее терпкого аромата, не отдавала себя в сильные руки.

— Эпидермис, дерма, подкожная клетчатка восстановлены до исходного до повреждения состояния. Придатки и железы завершат восстановление в течении ближайших двух часов, — развеял мое состояние Роутэг.

— Что?

— Состояние моих внешних покровов в норме, Элли.

— То есть, больно тебе не будет?

— Нет, хотя болевые рецепторы просто можно было бы заблокировать. Но мне не хотелось бы этого.

— Почему? — спросила и тут же захотелось врезать себе за тугодумность. — То есть… ну конечно же не нужно этого делать, мы же никуда не торопимся, лучше дождаться когда…

— Потому что, тогда я не почувствую всего, прикасаясь к тебе, Элли. А я не желаю ничего упускать.

Эта его прямолинейность… Каждый раз она меня едва ли не с ног сбивает, уж хоть какой-то концентрации точно лишает.

— Ну… ладно… — только и пробормотала, отводя глаза, и кивнула в сторону бани. — Пойдем?

Роутэг понес ведра, я шла за ним, уставившись в его широкую спину, с глубокой бороздой позвоночника и валами напряженных длинных мускулов, снова испытав это ощущение зависания и концентрации… не знаю как и назвать… предвкушения, наверное. Должно ли быть мне стыдно за это? За то, что я намерена переспать с врагом исключительно ради извлечения внезапно обозначившейся выгоды, но еще и предвкушаю удовольствие от этого? Возможность стать наконец матерью разве можно назвать выгодой? Кого мне стыдиться? Себя? Да к черту! Я себя не в жертву приношу, а собираюсь лечь с мужчиной ради будущего. Ради своего продолжения. Ради появления моего ребенка. Моего!

Мотнув головой, свернула под навес, собираясь прихватить еще и дров.

— Не нужно, Элли, — остановил меня Роутэг. — Я все принесу. Просто объясни мне — сколько и куда нужно воды, как следует обращаться с печью, и иди в дом. Для тебя здесь слишком холодно еще.

— Не настолько же я боюсь холода и делала все это прежде сама как-то, — отмахнулась, но дрова брать не стала.

— И тогда, когда у тебя был мужчина? — снова застал Роутэг меня врасплох вопросом.

— Что?

— Эту тяжелую работу тебе приходилось делать и когда у тебя был мужчина?

— Нет, — вынуждена была я признать. — Джон сердился очень, когда я хваталась за тяжелую работу при нем.

Он говорил, что если мужик не сделал жизнь женщины легче и приятнее, то на кой черт тогда он вообще этой женщине нужен. Но этого озвучивать я эсретану не стала, а он только кивнул мне в сторону дома. И, подчинившись, я вернулась в гостиную. Набрала в большой горшок воды, сходила в кладовую за травами, поставила настаиваться отвар, что будет готов как раз к моменту, как мы вернемся мытые и распаренные. Отыскала в шкафу и приготовила чистую домашнюю одежду для себя и Роутэга, запретив себе вспоминать, что последний раз эти вещи видела на Джоне. Вытащила мягкие полотна, чтобы вытирать тела. Уткнулась в верхнее лицом, вдыхая аромат чабреца и лаванды, разложенных на полках еще летом. В груди опять пронзительно заныло. Все так похоже на то, как было раньше. В моменты моего счастья. Одни и те же нехитрые действия, все те же запахи. Мой мужчина топит баню, я готовлю вещи и питье. Сейчас перестелю свежим бельем постель, что уже к утру пропитается духом секса и испарины на чистых, но утомленных ласками телах. Все такое же, но абсолютно другое. Для другого.