Пульс потихоньку угомонился, и я все-таки смогла уснуть. Но проснулась так же, как в лесу, — от жара и тягучего томления в теле и смуты в разуме. Не так уж и неправ, выходит, был Танхорн. Вышло, видимо, мое время быть одной. Мне нужен мужчина. Не только ради того, чтобы оградить меня от притязаний Саймона и облегчить жизнь, но и чтобы зов плоти успокаивать. Сев на кровати, я провела кончиками пальцев от губ вниз по подбородку, по шее и до груди и снова вздрогнула. Как же уже давно я не чувствовала чужих прикосновений, ласки. Зажимание Саймона тут не в счет, конечно. Тоскливо занудило за ребрами, накрыло жалостью к себе и таким беспросветным одиночеством, что легкие судорожно сжались, вышибая рваный вздох.

Если бы у нас с Джоном хотя бы был ребенок… Но его нет. Так и не случилось. А вот у Джона дитя, может быть, и есть. Устал ждать от меня? Больше не верил, что получится? Любил ли он меня еще? Что, если тогда он шел мне сказать о своем уходе? Или же мерзавец Саймон прав, и Джон готов был поступить со мной еще более жестоко и действительно привел бы ту женщину и их сына в мой скит? И что бы я сделала, если так? Выгнала бы всех? Вот зачем я терзаю себя сейчас мыслями о том, чего уже никогда не будет и правды не узнать? Ублюдок Саймон знал ведь прекрасно, что делал, когда говорил мне все это. Знал, как ранить сильнее, чем любым ножом, как зародить в душе сомнения, подозрения, которые будут грызть меня днями и ночами наедине с самой собой. Он умел мстить за отказ, ох, умел. А почему? Потому что я сама, дура такая, вывернулась перед ним, изливая горе и пытаясь залатать живым теплом пробитую насквозь потерей душу. Видела лишь внешнее, знакомые любимые черты и искала в них утешения.

— Хватит! — вскочив с постели, я пошла сразу в сени и, сломав тонкий ледок на ведре, умылась холоднючей водой, приговаривая, как учил в детстве отец: “Куда ночь, туда и печаль”.

Одевшись в походное, сняла со стены лук, проверила целостность наконечников на стрелах и трех коротких копьях. Обсидиан позволяет создать необычайно острые и крепкие орудия, одна беда — чем острее, тем грань тоньше и более уязвима для прямого удара. Так что, дно колчана у меня выстлано густым мягким мехом изнутри, а каждое копье на сани укладывала, обернув в отдельный кусочек замши.

— Пошли добудем свежатинки! — позвала я собак, распахивая калитку в городьбе.

Они меня, только из дому вышла, услышали, а то и раньше, и прекрасно поняли, к чему идут приготовления. Молодежь ликующе лаяла и вертелась вокруг меня, не давая и шагу ступить, пока тоже азартно сверкающий темными глазами Воли не рявкнул на них строго. Но по-настоящему их заставил замолчать внезапный грохот. Так, словно где-то совсем неподалеку прозвучал тонкий, но истошно пронзительный свист, от которого захотелось зажать уши, а потом грозовой раскат. Я в изумлении задрала голову, шаря глазами по ясному сегодня небу. С чего бы это? Снежных гроз в такое время не бывает, да и только метель была. Ветра нет вообще, вон деревья не шелохнутся. Но вдруг заметила клуб странного темно-серого дыма, что поднимался над кронами на западе. Похоже, где-то в окрестностях Холодного ручья. Я прищурилась, силясь рассмотреть странный дым получше, но он мигом рассеялся и больше не появлялся. И гром со свистом не повторялись. Вот дела. Интересно, конечно, что это было, но сейчас не до того. Как бы этот гром нашу дичь не спугнул. Интерес зимой не накормит.

— Двинули! — приказала я собакам и побежала.

Гилли и подростки встали на след где-то часа через полтора поисков и еще часа два его распутывали, прежде чем мы таки нашли место ночной лежки кабаньей семьи. Большой такой, по моим прикидкам, вместе сбились три свиньи с поросятами этого года и штук десять подсвинков прошлогодних.