Вроде как.

2. Болезнь слепой веры

Ей никогда не давали двадцать два. Обычно пятнадцать, или шестнадцать, а когда узнавали об её настоящем возрасте, долго смеялись. Со своей дистрофией Эмма сама походила на куклу, одежду для которых шила. Довольно хрупкая, бледная. С вечно болезненными, красными губами от постоянных закусываний, словно у нее температура, и сизыми синяками под глазами. Длинные, черные ресницы казались приклеенными, даже когда Фастер была ребенком. Однако, её внешностью отнюдь не восхищались.

От нее шарахались. Все время уточняли: «девушка, вам плохо? У вас упало давление? Вы чем-то болеете?». Она совсем не производила впечатление роковой красотки. А еще не производила впечатление здоровой, спортивной леди. Скорее уж... она походила на кого-то, кого заперли в подвале со старыми платьями лет на десять. И мало того, что она побледнела сама, так еще и впитала образ этих платьев. Человека, которого снесет ветром при любом сквозняке.

А еще школьницы, которая бесстыже прогуливала уроки. Возраст выдавала лишь морщинка меж бровями, и кривая, ироничная усмешка на подобные замечания.

Нейтан только смеялся, и говорил: «не обращай внимания». Однако, не отрицал посыла этих замечаний. Как-то странно пожимал плечами, а иногда даже шептал: «что есть – то есть».

Эмма никогда не спрашивала, нравилось ли это ему. Потому что чужая хрупкость, особенно нарочитая нравилась далеко не всем. Как и далеко не всем нравились девушки, лицом и фигурой напоминающие восьмиклассниц. А в тусклом освящении – кукол. Фарфоровых, словно из прошло века. Спрашивать такое… ей было просто страшно. Вдруг Нейт скажет то, что ей не хотелось бы слышать? Вдруг что-то вроде: «я принимаю тебя такой, какая ты есть».

Ведь слово «принимаю» очень далеко от слова «люблю». На самом деле.

На самом деле болезненная восьмиклассница рядом с высоким, спортивным, красивым… импозантным мужчиной смотрелась так себе, Фастер и сама это понимала. Но он был её. А она – его. Такая, какая есть. Его, и больше ничья. Только ему посвящались все мечты. Ему принадлежало маленькое, клокочущее сердце. Ради него она могла бы попытаться примерить какой угодно стиль. Выглядеть так, как он бы просил. Только… он не просил. Никогда.

Дни безответно, молчаливо сменяли друг друга, один за другим. Казалось, безо всяких изменений.

Белое небо стало привычным для этих краев. Как и периодические теплые дожди, которые ливнем опускались на город. Иногда. Чаще здесь просто было тепло и светло, правда без солнца. Эмме нравилась такая погода. Или же… она к ней привыкла. Сложно сказать.

Ноги подгибались без, хотя бы, небольшого отдыха, но она продолжала идти. Уже второй день по городу носило остатки конфетти, хотя теперь их стало заметно меньше. Многие втоптали в асфальт безжалостные ботинки. Затем… их сметали метла дворников, и из милых цветных бумажек они быстро превращались в дорожную грязь.

Когда кто-то кого-то топчет, оно быстро превращается в грязь.

Когда Фастер отходила от своего привычного маршрута, то делала это на свой страх и риск. Вдруг присесть будет негде? Постоянно она пыталась дойти до работы Нейта, и никогда не получалось. Не потому, что она была далеко, нет. Близко. Просто по дороге туда не было ни одной лавки. И вот, стиснув зубы, Эмма вновь попыталась попробовать дойти. Несмотря на боль в мышцах ног. Она раз за разом испытывала боль, и раз за разом надеялась на другой результат.

Вдруг однажды у нее получился.

Вдруг однажды, после многих попыток краха она, наконец, станет достаточно сильной, чтобы дойти. Нейт называл это самообманом. А она – упорством.