Конечно, грустно смотреть на город с такого неказистого ракурса – со стороны выгребной ямы. А ведь большинство людей живут совершенно нормально и полноценно. Ходят на работу, в театры, кино и клубы. Занимаются детьми. Но именно они нам сейчас неинтересны. Нас ждет заброшенное отдельно стоящее бомбоубежище около станции. Тот самый катран – притон для карточной игры. Там обильно татуированные игроки мусолят карты.

Мы спускаемся в бомбоубежище по мокрым ступеням. Тяжелая дверь распахнута и никогда не закрывается, тусклая лампочка светит под потолком. Идет азартная игра, и никого больше здесь не ждут. А тут мы пришли с приветом, рассказать, что солнце… нет, еще не встало.

Я и рта не успеваю открыть, а в мою сторону уже летит бутылка. Приходится ловко уворачиваться.

Увернулся. Реакция все еще хорошая.

– Замерли! Милиция! – Я выстрелил для острастки из своего старого доброго ТТ в деревянный щит, прислоненный к стене, – так, чтобы пуля не срикошетила и не задела нас самих.

Подействовало. «Клиенты» застыли, как изваяния. Больше никто не рыпается.

– На пол! – заорал я. – Или стреляю на поражение!

Что такое стрельба на поражение, эти субъекты представляют отлично. Безропотно разлеглись. Чтобы они не уснули, мы с Антиповым награждаем их пинками и тумаками от всей широты нашей чекистской души, не обращая внимания на завывания:

– Прости, начальник! Обознался!

Нормальная повседневная милицейская работа. Обычный человек на ней свихнется за пару дней, а для меня вроде и ничего. На Украине и похлеще карусели крутились.

– О, Куркуль! – обрадованно развел руками Антипов, разглядев задержанных в количестве пяти отпетых особей, когда мы их, прилично помятых, поставили на ноги и расставили в ряд вдоль стены. – Только вчера на тебя ориентировка пришла. Ты на лыжи встал и оставил места отбывания заслуженного, заметь, наказания.

Квадратный, почти лысый Куркуль зло посмотрел на него и потупил глаза.

– Вот только не пойму. Чего ты рванул? Тебе два месяца чалиться оставалось.

– Да на ножи суки правильных воров поставить хотели, – пожаловался на несправедливость судьбы беглец. – Там столько народу полегло. Потом вертухаи шмаляли по всем подряд. Я и ушел в суете.

– Ну готовься теперь обратно.

– Не, я в сучью зону не пойду! Лучше руки на себя наложу!

– Да не ко мне вопрос…

Сдали картежников в отделение. Отработали.

Давно стемнело. Неужели на сегодня этот дурдом закончен? Но главное не то, что он закончился, а то, что результата опять нет.

Я еще успевал на трамвай. И двинул домой, к Никитским Воротам.

А там жена, все же сходившая в кино одна, привычно дулась и принялась упрекать меня в бездушии и пренебрежении семьей. Я привычно отбрехивался. Дочка привычно спала. Но все это было для меня каким-то фоном. Все мысли у меня были о недоделанной работе.

– Все-таки черствый ты, чекист, – выдала мне зло Аня.

Я только рассеянно кивнул. Со всем согласен. Я черствый. Я чекист. И утром мне опять на территорию – пахать за уголовный розыск. Отработка криминального элемента продолжается.

Подустал я что-то от мерзости бытия. За эти дни передо мной прошла галерея совершенно гнусных личин. То ли Ломброзо, автор учения о соответствии преступных наклонностей убогой внешности, был прав, то ли весь этот контингент жизнь так потрепала, но один другого краше. Фиксы, небритые рожи, низкие лбы, выступающие нижние челюсти, иногда цепкий, но чаще тупой взгляд. Да, это явно не играющие мышцами красавцы физкультурники с демонстрации на 1 Мая, а будто какой-то другой биологический вид. Только один сахарно-смазливый попался, хорошо одетый и с манерами, да и тот мошенник.