С той поры библиотека «Дачи» стала моим убежищем, территорией безмятежности, увлекательных переживаний, любви. Я обязана была вернуть ей магнетическую власть и силу, воздать почести за то, что она побывала последним пристанищем Джо.

Старательно работая, я сбрасывала накопленное напряжение. «Дача» возвращалась в мое владение, я больше не следовала пассивно за событиями. Остаток дня я переставляла мебель и широко распахивала окна, чтобы солнце и воздух ворвались в комнату. Я натирала воском резьбу на мебели, как меня научила Маша. Я этого уже очень давно не делала. Я приводила в порядок стеллажи, чтобы каждый предмет занял свое место. В какой-то момент я притормозила. «Опинель» Джо куда-то подевался. Им он отрезал кусок хлеба или колбасы, рассекал веревку, отделял от ветки спелую инжирину, выстругивал из дерева зверюшек для Алекса и Роми, когда они были маленькими. В общем, Джо никогда не расставался со своим складным ножом, причем, как утверждала Маша, так было всегда. Мы с Шарли вынули все из его карманов, когда ему стало плохо: зажигалку «Зиппо», сигариллы «Кафе крем» и «Опинель». Мы с трепетом поместили вещи, которые ему принадлежали, на Машин столик на одной ножке возле прекрасного портрета Джо, на видном месте, чтобы они сразу бросались в глаза каждому, кто приходил с Джо прощаться. Я обследовала всю комнату, проверила каждый закуток, вставала на четвереньки, чтобы удостовериться, что он не упал и никуда не завалился. Ножа нигде не было. Я прекрасно помнила, что видела его, когда сидела рядом с телом Джо в начале ночи, я же сама отнесла его к фотографии Джо. Но день похорон – черная дыра в моей памяти. Эмоции тех минут затопили меня, и я о ноже не думала, у меня были другие заботы. Так что невозможно вспомнить, был ли он тогда в библиотеке. Я последняя, кто заходил в эту комнату вечером, а Маша первой вошла в нее утром в день похорон и покинула ее вместе с траурным кортежем. Наверное, она и забрала нож. Я спрятала зажигалку и сигариллы в ящик столика.

Фотографии Джо пора было занять свое место на стене воспоминаний. Джо и Маша увековечили на прямоугольниках глянцевой бумаги историю «Дачи», неразрывно связанную с историей их семьи. Я не помнила, когда останавливалась в последний раз возле этой стены. Я сознавала, как мне повезло, что они вошли в мою жизнь и раскрыли мне свою историю. Когда вам такое рассказывают, трудно поверить, что подобные люди могут существовать в действительности.

Эта история не была предметом их гордости, они не хвалились ею, притом что их успех вызывал уважение и безграничный восторг. Триумфаторами они были скромными, несмотря на свое происхождение и первые шаги в жизни, которые оба делали в атмосфере страданий и нищеты.

Маша родилась в Германии в 1944 году. Ее мать, белорусскую девушку, угнали немцы из родной деревни, и она батрачила на ферме в Германии. В трудовом лагере, куда ее сначала поместили, Машина мать познакомилась с молодым инженером из Киева, избежавшим смерти в концлагере благодаря тому, что отлично разбирался в сельскохозяйственной технике. И посреди ужасов войны эти двое полюбили друг друга, а плодом их любви стала Маша. Ее родители сумели остаться вместе до самого конца войны, а потом побоялись возвращаться в Советский Союз, опасаясь репрессий. После долгих и тяжелых скитаний, пройдя пешком сотни километров, они нашли прибежище на юге Франции. Машу воспитывали, следуя строгим моральным принципам, в уважении русских традиций и культуры, которую ее родители категорически отказывались забывать и старательно передавали дочери. С малых лет Маша умела читать и писать по-русски. В первые годы жизни она слышала только родной язык и только на нем говорила, потому что родители прибились к местному сообществу выходцев из СССР. Она начала по-настоящему учить французский только в возрасте десяти лет, поэтому говорила с акцентом, от которого не собиралась избавляться, а, напротив, всегда гордилась им.