Но все же были и исключения. В 1911 г. в Италии была снята, по-видимому, первая в истории кино романтико-приключенческая драма на тему Отечественной войны 1812 года – 15-минутный постановочный фильм «Гренадер Ролан» Луиджи Маджи. Герой фильма, офицер наполеоновской гвардии, потерпев любовное фиаско у себя на родине, уходил с Великой армией в русский поход, там участвовал в «штурме Москвы», встречал свою бывшую возлюбленную и ее мужа, а затем погибал вместе с ними на мосту через Березину. Примечательно, что в военной массовке участвовало до 800 (!) человек, в том числе 200 кавалеристов[94]. В фильме был драматический образ Наполеона (актер Амиго Фруста). Правда, столь же примечательно, что съемки «сражения под Москвой» («штурма Москвы») проходили в заснеженных горах Тироля – и поэтому не выдерживали экзамен на историческую достоверность.

Важно, однако, другое. Такой фильм, как «Гренадер Ролан», открывал целое направление для фильмов об Отечественной войне – фильмов с вымышленными, но исторически-достоверными героями, батальными сценами и реальными историческими персонажами на периферии романтико-приключенческого сюжета. И тем более парадоксально (чтобы не сказать – необъяснимо!), что более чем за сто лет истории мирового кино с этой плодотворнейшей нивы собран мизерный урожай. Если не считать второстепенных и фрагментарных «русских» эпизодов в некоторых экранизациях приключений конан-дойлевского бригадира Жерара и французского мини-сериала «Трубач Березины» (1966), то мировое развлекательно-приключенческое кино к историческому антуражу войны 1812 года осталось совершенно равнодушным. Памятуя о поражении Наполеона в русском походе, это, впрочем, объяснимо для Европы и, тем более, Франции, но почему в нашей стране первый фильм такого рода («Гусарская баллада» Эльдара Рязанова) появился лишь в 1962 году, а последний (и… по счету второй – «Эскадрон гусар летучих» Хубова и Ростоцкого) – в 1980-м? Советское приключенческое кино предпочитало по несколько раз экранизировать «чужеземный» «Таинственный остров», основательно эксплуатировать антураж гражданской войны («Неуловимые мстители») и дворцовых переворотов («Виват, Гардемарины!»), но эпоха Отечественной войны особого вдохновения у деятелей нашей кинематографии не вызывала. Почему?

Причин, по-видимому, несколько. Первая, хотя, возможно, и не главная из них – в не показном дружелюбии по отношению к Франции (франкофильской традиции), которая, надо признать, проявлялась во все времена – ив дореволюционной Российской Империи, и в сталинско-хрущевско-брежневском СССР, и в постперестроечной России. Забегая вперед, скажу, что прорывом в том занавесе политкорректности стали два сюжета в «Боевых киносборниках» (1941) и «Кутузов» В. Петрова (1943), когда параллели между двумя Отечественными войнами оказались настолько актуальными для военной пропаганды, что принципами политкорректности и франкофилии пришлось пожертвовать. Но, замечу, что даже в этом случае к фигуре Наполеона был проявлен некий пиетет.

Причина вторая – вероятно, в отсутствии ярких и популярных произведений массовой беллетристики, «бестселлеров», которые можно было бы положить в основу сценария фильма или телесериала. Тут, впрочем, возникает встречный вопрос: почему богатейшее наследие мемуаров о войне двенадцатого года, как русских, так и иностранных, не привело к созданию таких книг? Но, так или иначе, таких книг не было.

С другой стороны – одна такая книга все же была, и в этом – третья, и едва ли не главная, причина пресловутого «малокартинья» об эпохе 1812 года. Имя этой книги – «Война и мир» Льва Николаевича Толстого. Сказать, что гениальное творение Толстого «раз и навсегда» закрыло тему Отечественной войны для мировой культуры – опрометчиво и вульгарно, но применительно к массовой культуре это во многом справедливо. Перефразируя бородатый советский анекдот («Брежнев – это второстепенный политик эпохи Аллы Пугачевой»), допустимо пошутить, что в сознании мирового обывателя Отечественная война – это всего лишь второстепенная тема романа «Война и мир». Гениальность Толстого состояла в том (или еще и в том), что в его многотомном и многослойном философско-историческом романе органично присутствовала «вечная» рецептура коммерчески успешного костюмно-исторического блокбастера или телесериала: интригующее хитросплетение характеров и судеб на фоне колоритного и драматического катаклизма истории. Для любого продюсера, живи он в царской России или послевоенной Италии, было ясно, что, экранизируя «Войну и мир», он может в равной степени успешно сработать и на однодневные пристрастия толпы, и на культурную память человечества.