«Но труд может оказать благотворное влияние на умственное и нравственное развитие человека лишь в том случае, если это труд не подневольный, не рабский, а самостоятельный, свободный и любимый. Даже если это не рабский труд, а труд рутинный или труд по указке, он мало полезен. Важно поэтому не только развивать жажду деятельности у мальчика, но также и смелость, и уверенность, необходимые для того, чтобы преодолевать трудности самостоятельной душевной деятельности». <…>

Школа должна бы явиться обширной семьей, соединяющей в себе все хорошие стороны обычной семьи, но сверх того дающей детям элемент общественности, которого мало в семье. <…>

Что касается общественных условий воспитания, то они таковы, что создают только семейную, а не общественную нравственность. <…>

Наша семья готовит не граждан, а узких эгоистов. «Много ли найдется между нашими родителями таких, которые бы серьезно, не для формы только, сказали своему сыну: „Служи идее христианства, идее истины и добра, идее цивилизации, идее государства и народа, хотя бы это стоило тебе величайших усилий и пожертвований, хотя бы это навлекло на тебя несчастье, бедность и позор, хотя бы это стоило тебе самой жизни”. Мы смело высказываем, что семейное воспитание – это его глубочайшая язва, из которого, по нашему мнению, проистекают все остальные болезни». <…>

Толстой был родоначальником не трудовой, а «свободной» школы, но поскольку последняя имеет ряд несомненных точек соприкосновения с трудовой, Толстой в этих сторонах – сторонах уважения личности ребенка, согласования воспитания с особенностями детской природы – является одним из великих обоснователей трудовой школы. <…>

«Воспитатель старается окружить своего питомца непроницаемою стеною от величия мира и только сквозь свою научную школьно-воспитательную воронку пропускает то, что считает полезным… Везде влияние жизни отстранено от забот педагога, везде школа обстроена кругом китайской стеной книжной мудрости, сквозь которую пропускается жизненное образовательное влияние только настолько, насколько это нравится воспитателям». <…> Полное отсутствие всякого принуждения, полная свобода развития и только тогда дитя будет действительно развиваться, а не уродоваться; только тогда красиво и вольно расцветет оно. Требование это является логическим выводом из основного воззрения Толстого на детскую природу. «Здоровый ребенок родится на свет, вполне удовлетворяя тем требованиям безусловной гармонии в отношении правды, красоты и добра, которые мы носим в себе; он близок к неодушевленным существам – к растению, к животным, к природе, которая постепенно представляет для нас ту правду, красоту и добро, которые мы ищем и желаем».

«Во всех веках и у всех людей ребенок представлялся образцом невинности, безгрешности, добра, правды и красоты. Человек родится совершенным – есть великое слово, сказанное Руссо». <…>

Не нивелировкой, а бережением особенностей дитяти, мы сохраним самое ценное, что есть в нем, его индивидуальность. «Человек всякий живет только затем, чтобы проявить свою индивидуальность. Воспитание убивает ее». За несколько десятилетий до возникновения экспериментальной педагогики, Толстой высказался совершенно в ее духе: «Школа, как бы казалось, должна быть и орудием образования, и вместе с тем опытом над молодым поколением, дающим постоянно новые выводы. Только, когда опыт будет основанием школы, только тогда школа не отстанет от всеобщего прогресса, и опыт будет в состоянии положить твердые основания для науки образования».