Ненавижу Вересова! Ненавижу! И о ребенке не скажу ему! Бесчувственный чурбан!

Делаю несколько глубоких вдохов, створки открываются, и я оказываюсь на пустой парковке. Стук каблуков разрезает тишину, здесь уже можно не сдерживать себя, разрыдаться от души. Нахожу свою машину, забираюсь в салон и реву от обиды. Потом говорю себе, что мне нельзя нервничать, что Леон не стоит моих слез, привожу себя в порядок и завожу двигатель.

Автомобиль Леона на стоянке позади меня, так и подмывает сделать что-то с его дорогущей машиной, но держу себя в руках. Резко сдаю назад, со скрипом торможу, потом выезжаю из подземной парковки и мчу в сторону своего дома.

Я добираюсь до дома и сразу же звоню Ирке.

— Ты можешь ко мне приехать? Не занята? — спрашиваю, бросая ключи на полку и снимая туфли.

— Что с твоим голосом? Все хорошо? — подруга сразу же улавливает мое отвратительное настроение.

— Не по телефону, приезжай, пожалуйста, не хочу сама в квартире находиться.

— С ребенком… с ребенком все хорошо? — осторожно спрашивает она.

— Типун тебе на язык! Все с малышом хорошо, Ира, — с жаром отвечаю я.

В трубке слышится облегченный вздох.

— Еду, Ксю. Захватить чего-то по дороге? Рыбки там, огурчиков?

— Тортика хочу. Шоколадного. И «наполеона».

— Хорошо. Я быстро. Жди.

Пока подруга добирается до меня, я не выпускаю из рук телефон. Все надеюсь, что Леон поймет, как вел себя со мной, позвонит и извинится. Но телефон молчит, а я с этого дня уволена.

К тому моменту, когда Ирка зашла в квартиру, держа в руках две коробки с тортами, я полностью расклеилась. Хоть и обещала себе больше не плакать из-за Вересова.

— Господи, Ксюш, на тебе лица нет. Идем, сейчас чайку тебе заварю, ты мне все расскажешь, успокоишься, — на лице Иры появляется волнение.

— Нормально все, просто беременность сделала из меня излишне эмоционального человека, — заверяю ее, сама же достаю из пачки неизвестно какой по счету одноразовый платочек.

А потом следует рассказ о моем сегодняшнем увольнении. В красках, со всеми подробностями, не скупясь на эпитеты для моего начальника.

— Он ненормальный, — констатирует Ира.

— Тиран и деспот. Самовлюбленный болван, который дальше своего носа не видит, — подтверждаю я.

Подруга смотрит на меня с сочувствием.

— А хуже всего, что он мне по-настоящему начал нравиться. Он казался заботливым таким. Мне вчера плохо стало, так он меня до дома довез и еще в квартире со мной побыл, чтобы удостовериться, что я не грохнусь в обморок. А сегодня его словно подменили.

— Или просто вскрылась его настоящая натура. Хочешь, я статью обличительную про него напишу? Будешь моим тайным инсайдером, расскажешь, какой Леон Вересов на самом деле, — ее глаза загораются, уверена, она уже и заголовок, и первые строки придумала, но я ее останавливаю.

— Нет, Ир, ничего не надо. Хочу забыть о его существовании. Господи, лучше бы я не встречала его больше. Было бы намного проще. А теперь как забыть обо всем? Я ведь, Ира, надеялась, что у нас может получиться. Что малыш будет расти в полноценной семье, — впервые говорю вслух то, о чем даже думать страшно было в последнюю неделю.

— Ох, подруга, — Ира обнимает меня, прижимается своей щекой к моей.

Я снова плачу. Давлюсь этим шоколадным тортом и плачу. Мы сидим до поздней ночи, разговариваем о жизни, о планах, избегаем темы Вересова. Ира остается ночевать у меня, не хочет меня оставлять одну в таком состоянии, хотя я ее убеждаю, что все со мной будет хорошо.

Мы укладываемся спать, я выключаю свет, удобней устраиваюсь в постели.