— Давай я открою.

Поднимаю на него глаза и автоматически выпускаю из рук бутылку. Владимир Степанович справляется значительно быстрее.

— Спасибо, — забираю вновь протянутую мне бутылку и присасываюсь к горлышку.

Покинувшая меня жажда возвращается с новой силой и, ненадолго позабыв о том, что в кухне я вовсе не одна, с жадностью поглощаю воду.

Влив в себя добрую половину бутылки, вдруг спохватываюсь и, конечно, давлюсь. Никогда я не считала себя неуклюжей или криворукой, но в последние два дня на меня как будто какое-то проклятие обрушилось и я непременно умудряюсь накосячить в присутствии одного и того же мужчины.

Часть пролившейся воды оказывается на моей пижамной футболке.

— Извините, — откашлявшись, стираю с губ и подбородка воду услужливо протянутой мне салфеткой.

— За что? — забирает у меня бутылку, закрывает ее от греха подальше.

Я не знаю, что ответить на его вопрос. Действительно, за что я извиняюсь?

— А почему вы не спите? — меняю тему разговора.

— Не спится, — пожимает плечами и возвращается на свое место.

— И часто вам вот так не спится?

Я и сама не знаю, зачем опускаюсь на стул напротив мужчины. С одной стороны надо просто пожелать ему доброй ночи и вернуться в постель, а с другой я понимаю, что не усну. Сон как рукой сняло.

— Не часто, но бывает, — отвечает, глядя на меня.

— И всегда сидите на кухне?

Он вдруг начинает смеяться, причем открыто так и легко. И смех у него красивый.

— Когда как, Кир, — отсмеявшись, — если дома нахожусь, то обычно на кухне.

— А бывает, что ночуете не дома?

Договариваю и осознаю, насколько глупо прозвучал мой вопрос. Даже при таком тусклом освещение совершенно точно видно, как мое лицо заливается краской.

Блин, ну конечно он не всегда ночует дома. О чем я вообще?

— Простите, глупый был вопрос, не знаю, зачем я его задала.

Мне бы заткнуться, а я продолжаю нести чушь.

Нет, мне просто противопоказано находиться рядом с этим человеком, я как-то стремительно глупею в его присутствии.

Все же надо было, наверное, настоять на своем и поехать домой. Или хотя бы вернуться в свою временную комнату, а не сидеть здесь с ним за столом. И я все это головой понимаю, да вот только ничего сделать не пытаюсь, продолжаю сидеть, словно к стулу приклеенная.

— Кир, прекрати ты уже извиняться, нормальный вопрос, — его голос звучит мягко и успокаивающе, а вот взгляд, направленный на меня напротив заставляет напрячься, — бывает, что ночую не дома, но случается это нечасто.

— Понятно, — вздыхаю, опускаю глаза, таращусь на стол.

Вздрагиваю, когда чувствую прикосновение его рук к своим. Не сразу понимаю, что происходит и лишь спустя секунду до меня доходит, что сама того не заметив, я умудрилась расковырять до крови кожу вокруг ногтя.

Слышу тяжелый вздох, нехотя смотрю на Владимира Степановича. На его лице больше нет улыбки.

Он качает головой, встает и направляется к одному из навесных шкафчиков.

— Надо смыть кровь, Кир, — обращается ко мне и я чувствую себя ребенком несмышленым.

Я тут же подскакиваю со своего стула, как кипятком ошпаренная, подхожу к крану и смывают с пальцев кровь, ощущая легкое жжение на пострадавшей руке. И как я умудрилась?

Пока рассматриваю руку и оцениваю степень повреждения, не замечаю, как Владимир Степанович подходит совсем близко и берет мои руки в свои. Промокает их осторожно салфеткой и обрабатывает ранку перекисью.

Я поднимаю на него вопросительный взгляд.

— У меня очень бедовая дочь, так что перекись всегда под рукой, — поясняет, в ответ на мой невысказанный вопрос и прикладывает к ранке ватный тампон, — держи, — командует.