При таком положении нечего было и думать о поездках в Саратов. Осенью сначала о. Константин, потом Соня побывали у отца, а больше не смогли. На поездку нужны деньги, а их не хватало на самое необходимое. То, что с трудом удавалось наскрести, посылали в Саратов на имя одной доброй женщины, взявшейся носить передачи; иногда они там кое-что добавляли в складчину. Этого было мало, но все-таки кое-что. Скоро и того не стало – в феврале о. Сергия отправили по этапу на место назначения, в Кунгур. Прямого этапного пути туда не было, значит, он должен был, может быть, неделями ожидать на промежуточных пунктах, где о нем никто не знал, и он ниоткуда не мог получить помощи.

В это время он был лишен и последней радости – писем из дома, но сам писал при каждой возможности, через день-два, хотя и не так регулярно, как из Саратова. Дети знали о нем все самое главное, а отвечать не могли. Отсылая очередное письмо, он сам не знал, где будет завтра. Можно было только несмело мечтать о том времени, когда, наконец тяжелый путь будет закончен, к нему приедет Соня и, по мере сил, постарается облегчить его положение. Едва ли эта мечта могла осуществиться, но она была.

Перед отъездом из Саратова о. Сергий мог еще слышать о новых трудностях для пугачевских храмов. Им был предъявлен небывалых размеров налог, а срок уплаты указан прямо-таки мизерный. Как нарочно, извещение о налоге было прислано после Крещения, когда и времени оставалось в обрез, и праздников больших не было, следовательно, и народа собиралось не так много. А уплатить нужно было без опоздания, чтобы не дать повода к закрытию собора. Пришлось просить у прихожан в долг, хотя кто мог поручиться, что собор будет существовать и сможет рассчитаться с долгами? Перед Пасхой, менее чем через три месяца, нужно платить остальное, а где взять?

Всего нужно было уплатить около пяти тысяч. Сейчас такая сумма показалась бы незначительной, а тогда полгорода с трудом собрали половину ее, и это можно было назвать подвигом самоотвержения. Отложенное на смерть, на какие-то необходимые расходы давали в долг, не зная, смогут ли получить обратно. Полуголодные урезывали у себя необходимое. Нередко случалось, что люди, никогда не ходившие в церковь, тоже отрывали от себя и передавали через своих знакомых специально на уплату налога. Первую половину,! около двух с половиной тысяч, собрали вовремя, хотя значительную часть этой суммы в долг. Уплатить-то уплатили, но сразу же начали ходатайствовать о снижении налога.

Старый собор в ходатайстве не участвовал. Кроме того, что приход там значительно богаче, само здание, а следовательно, и налог, были меньше, и они имели возможность заплатить. Пришлось хлопотать самим, а кроме о. Константина заниматься этим было некому.

Чтобы обосновать свое ходатайство, нужно было привести какие-то данные, найти неправильность в исчислении налога, а это оказалось трудно. Фининспекторы упорно уклонялись от объяснений того, на каком основании начислен такой налог, ссылались друг на друга. Много раз приходил о. Константин и всегда получал уклончивый ответ: то расчет у сотрудника, уехавшего в командировку, то командировку продлили, то сотрудник вернулся, но расчет оказался не у него, а у того, который только что уехал. Невзирая ни на что, о. Константин все ходил и ходил, все больше и больше убеждаясь, что самый вид его становится ненавистным работникам финотдела.

Зима шла в тревоге и беспокойстве. Беспокоились и о соборе, и об о. Сергии. От него прекратились и письма. До сих пор он писал аккуратно, три дня без писем были редки, а тут. вдруг перерыв затянулся на недели. Понятно, что беспокойство детей возрастало с каждым днем.