Спустя три года доставая из пыльных чуланных залежей небольшой чугунный котёл и водружая его на огонь, я не переставала себя успокаивать: «Главное, мотивация. Раньше её не было, вот ничего и не получалось. А сейчас…»

А сейчас дым из котла валил такой же чёрный и едкий, варево пахло мёртвыми лягушками и булькало уж очень зловеще. Но я хотела в бордель, и никакой…

Ба-бах!

...никакой взрыв не мог меня остановить. Кстати, о взрыве…

Выползая из-под деревянных обломков мебели и оглядывая обуглившиеся стены материнского кабинета, я решила, что мне нужна новая комната для экспериментов. И новое платье. И новый котёл.

После долгого и нудного изучения магических книг к вечеру мне всё-таки удалось сварить зелье, которое, судя по цвету, запаху и консистенции, не должно было отправить меня в лучший мир.

«Час настал», — мысленно повторяла я, прихлёбывая из ложки вязкую голубоватую жижу, а потом с содроганием заглядывая в зеркало. Завтра утром начинался второй этап брачного отбора, и становиться зелёной мне было никак нельзя.

Своё отражение я разглядывала без ужаса, но и без восторга. Что-то, разумеется, пошло не так, и вместо изящной светловолосой нимфы из зеркала на меня смотрела приземистая старуха с крючковатым носом. Но, к счастью, с лицом вполне человеческих оттенков.

Зато в злобной мымре никто не узнает миловидную наследницу Эшеров — одно это примиряло со всеми предстоящими неудобствами.

Пересыпая монеты из золотой шкатулки в мешочек на поясе, я пыталась составить план будущих действий. И как-то незаметно упустила тот факт, что в облике старухи меня увидят не только посетители борделя и его смотрительница, но и мой голубоглазый остроухий возлюбленный.

10. Глава 10

С тех пор как последняя  клиентка ушла, песок в часах на тумбочке давно высыпался. Надо было спуститься вниз, но никак не удавалось заставить себя подняться с постели. Он лежал на кровати в расстёгнутых брюках, смотрел в потолок и ждал, когда о нём вспомнят — когда ошейник на горле утопит его в океане боли. 

Надо было спуститься вниз.

Надо было.

Он не хотел.

Последние триста лет он только этим и занимался: спускался ниже и ниже. Даже не спускался — падал. С того дня, когда его окровавленного, потерявшего сознание бросили на поле боя, посчитав мёртвым. Возможно, его не заметили под телами других павших воинов. Не сражение тогда было — мясорубка.

Он вздохнул, потянулся к тумбочке и перевернул часы. Песок тонкой струйкой сыпался из одного стеклянного сосуда в другой, и эльфу казалось, что это не время утекает — его жизнь. 

Бессмысленная. Полная позора.

На каторге было проще. На галере он просто грёб и грёб, звенел цепями, наваливался на вёсла. Без остановки. Восемь часов, шестнадцать. Пока не падал, отключаясь и не реагируя на удары надсмотрщиков. 

Времени на раздумья не оставалось, и теперь он ясно понимал, какая это на самом деле благодать — пустая голова. Голова без единой мысли. 

В тяжёлом физическом труде не было ничего постыдного. Несмотря на жажду, голод и отупляющую усталость, несмотря на то, что спал он на скользкой жёсткой лавке в обнимку с веслом, а когда не спал, подставлял спину под плеть — несмотря на всё это, он бы предпочёл и дальше быть галерным рабом, чем из ночи в ночь с отвращением ублажать незнакомых женщин.

Иногда красота — проклятие. Его заметили. Даже исхудавший, обожжённый солнцем, с иссечённой спиной, он оставался нечеловечески привлекателен. 

«Мы сделаем на нём много денег, — сказала взошедшая на судно женщина с медными волосами. — Какая прелестная экзотическая зверушка».