И я шла, задыхалась, моталась из стороны в сторону, будто последняя пьянчуга, но шла, с огромным трудом преодолевая сантиметр за сантиметром.

Дуб был уже совсем рядом. Еще пяток шагов — и можно будет остановиться, сказать самой себе, что я глупая гусыня, и повернуть обратно. В город, во дворец, подальше от этой Академии, от этой дороги, от дуба этого поганого.

Последний шаг, и в голове расцвела боль. Яркая, раскатистая, пронизывающая насквозь от макушки и до кончиков пальцев. Ноги подогнулись, и я сильно стукнулась коленками о землю, а потом и вовсе повалилась на бок, вдыхая горькую пыль. Мне жгло в груди, ядовитый жар расползался по венам и, казалось, что сама жизнь медленно поджаривается, бьется в агонии.

Я уже не думала об отборе, о женихе, которого надо бы поучить хорошим манерам, о золоте, на которое можно поправить дела в усадьбе и отправиться путешествовать. Даже мысли о вкусняшках потеряли привлекательность.

Я умираю? Из-за этого поганого дуба? Из-за старого замка с мрачными башнями?

Это же глупо. Я не хочу умирать.

Держась чисто на упрямстве, я приподнялась на руках, потом села на корточки и поползла на четвереньках прочь, обратно к Ралессу, молясь о том, чтобы кто-нибудь появился на дороге.

Как назло, никого не было. Блондин с наперсником — единственные живые люди, которые попались мне на этой проклятой дороге за весь день. Они так быстро унеслись, что уже и след простыл.

Перед глазами плыли черные круги, и каждый удар сердца набатом отзывался в ушах.

Я продолжала ползти, несмотря на то, что хотелось упасть, закрыть глаза и больше не шевелиться, поддаться серой мгле, что окутывала со всех сторон, холодом впиваясь в кожу. Ползла вперед, не понимая, где я, кто я, что со мной происходит. Даже не сразу заметила, что камни и жесткая земля под ладонями сменились травой — я выползла на обочину. Там силы и покинули меня. Тяжело опустившись на землю, прикрыла глаза. Все, больше не могу. Сдаюсь.

Солнце все так же светило, птицы все так же пели, нежный ветер доносил сладкий запах колокольчиков, в нос упиралась яркая веселая ромашка. Наглая божья коровка переползла с цветка мне на щеку и побежала дальше, щекоча кожу лапками.

Приоткрыв один глаз, я покосилась на нахалку, потом аккуратно сдула ее и, перекатившись на спину, уставилась на высокое голубое небо.

Э, нет.

Не сдаюсь.

Ни за что.

Спустя пять минут боль утихла, и я смогла сесть, потом встала на ноги и осмотрелась. Платье безнадежно испорчено — на коленях серые пятна и дырки, шляпка потеряна, сумочка потрепана так, что в ней теперь только лакомство для дворовых собак носить.

М-да, сходила погуляла.

Сердито махнула рукой на дурацкий замок, из-за которого меня так скрутило, и похромала обратно в город, бормоча себе под нос ругательства в адрес себя любимой, Академии и противного блондина.

Вот выйду за него замуж — устрою сладкую жизнь! Будет знать, как бедных девушек на дороге бросать.

***

— Ксаночка! — всплеснула руками Ромерта, стоило мне ввалиться в комнату. — Ты пришла!

Я недоуменно на нее глянула, пожала плечами и направилась в гардеробную:

— Куда я денусь? Конечно, пришла.

Пришла, не пришла, но приползла так точно. За окном уже вечер, ужин давно прошел, а я только добралась. После непонятно происшествия на дороге сил у меня почти не осталось. Я дважды присаживалась на обочине, пока добиралась до Ралесса, да и в самом городе, наверное, ни одной лавки не пропустила. Ноги ватные, в голове каша, а за ребрами огонь полыхает.

За всю свою жизнь я болела два раза. Первый — после того как в прорубь провалилась, когда на реку зимой кататься пошла. Помню, тогда пришлось чуть ли не месяц в постели провести. Мама спала со мной, гладила по горячему потному лбу, пела колыбельные, кормила бульоном. Второй раз — неудачно упала с лошади и повредила ногу. Она распухла, стала похожа на лиловую сливу, и каждое движение отдавалось острой болью.