По дороге в Чернигов, воспользовавшись тем, что в поезде было совершенно темно и в купе мы находились только втроём, я в течение нескольких часов вёл вполне откровенную беседу с человеком, которого не видел. Слушая меня, он соглашался с большинством моих доводов и обещал действовать в нашем духе.

Больше интересных встреч у меня не было. После двухнедельной поездки мы возвратились в Варшаву.

В 1943 г. у руководителей Союза возникла мысль о необходимости создать материальную базу Союза. Работа в Sonderstab'e давала возможность осуществить это дело, чем я и решил воспользоваться. Официальный курс оккупационной немецкой марки в Польше равнялся двум злотым, а на чёрной бирже – четырём-пяти. Агенты нашего штаба, едучи на территорию оккупированной России, получали деньги в злотых, которые им при переезде границы обменивали на оккупационные марки. Я узнал, что этот обмен можно производить дважды: и на границе, и в Варшаве. На заработанные таким образом деньги покупались золотые монеты и разные золотые вещицы, которые переправлялись в наш центр в Берлине. Хранились они у казначея Гракова. Впоследствии я пересылал ему золото из Минска. Когда начались аресты членов Союза, Граков решил все ценности положить в сейф. В тот момент, когда он выходил с чемоданчиком с драгоценностями из дому, его арестовали, и все ценности попали в руки гестапо.

Как я уже упомянул, работа пропагандного отдела Зондерштаба сокращалась. Кончилось это тем, что этот отдел был закрыт, а А. Э. Вюрглер уволен. Мы, союзники, почувствовали, что отношение начальства к нам изменилось. Вероятно, в то время (лето-осень 1943 г.) гестапо уже видело, что мы (вообще весь Союз) не трудимся на благо Германии, а стараемся использовать немецкие учреждения для своих, русских целей.

22 декабря 1943 г. вечером Александр Эмильевич зашёл ко мне и сказал, что у него очень трудное положение: его преследуют немецкие власти, поэтому ему придётся бросить союзную работу и уехать в Швейцарию. Войцеховский (предводитель русской эмиграции в оккупированной Польше. – Прим. ред.) уже предупреждал его о грозящей ему опасности. Александр Эмильевич упомянул также, что он просил Войцеховского помочь с отъездом, но тот до сих пор ничего не сделал. В завершение разговора Вюрглер сказал, что завтра он работает последний день, а потом три дня праздников, и у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить подробно о делах.

23-го утром раздался телефонный звонок. В нашу комнату вбежала жена Александра Эмильевича со страшным криком: «Саша убит!» Мы с ней тотчас отправились на место преступления. Тело уже отвезли в морг.

В первый день католического Рождества вдова Вюрглера пригласила нас с женой на обед. Как раз в это время явился один из служащих штаба (фамилию не помню), чтобы от лица Войцеховского выразить соболезнование вдове. Он сказал, что Войцеховский несколько раз предупреждал Александра Эмильевича о грозящей ему опасности, но тот не придавал этому значения. Когда же я спросил, мол, если Войцеховский знал о готовящемся убийстве, то почему он не принял мер для его предотвращения, этот человек промолчал.

После убийства Вюрглера все союзники находились в подавленном настроении. Все мы были уверены, что это не последнее несчастье на наши головы. Вскоре нам объявили, что штаб переезжает в Пултуск. Пошли слухи, будто там для нас уже приготовлено место за проволокой. К счастью, всё закончилось благополучно. В середине января 1944 г. какой-то немецкий капитан собрал нас, чтобы объявить: штаб прекратил своё существование и каждый должен вернуться туда, откуда приехал.