– Нельзя, нельзя… – говорит хозяин и тянет к закуске.

Священники жестом показывают, что они сыты по горло. Дьякон меланхолически выпивает стакан хересу. Хозяин подходит к дьячкам.

– Ну а вы, виночерпии? Валите! Чего зеваете-то? Вот и я с вами.

– Мы-то можем, – отвечают дьячки и торопливо глотают водку.

Протоиерей косится на них и говорит:

– А у нас сегодня во время литургии воробей в купол влетел.

– Это к радости, – замечает хозяйка. – Батюшка, да вы бы хоть кусочек ветчинки…

– Три дня, отец протоиерей, славить-то ходите? – спрашивает у священника хозяин.

– Три дня… ходим и на четвертый, но уже вразброд и по низам. Мелочная лавка идет, кислощейное заведение, табашная и все эдакое… Однако пора!

Священники начинают уходить. В руках протоиерея шуршит красненькая бумажка и опускается в широкий карман. Дьячки пропускают священников вперед и наскоро глотают по рюмке хересу.

– Ну, слава богу, это уж, кажется, последние! – говорит хозяин.

– С подворья еще не были да с Васильевского острова, – отвечает жена.

– Певчие! Певчие! В трех каретах подъехали! – восклицают глядевшие в окошко дочери и обтирают губы.

Топая сапогами, сморкаясь и кашляя, в дверях показываются певчие в кафтанах и строятся.

– Лазарю Антонычу! – говорит регент, подходя к хозяину. – Какую, «Ангел вопияше» прикажете?

– А ту, что сначала на дискантах, а потом басы, знаешь, эдак врассыпную.

Регент кусает камертон и задает тон.

– Ванюшка! Выплюнь, шельмец, изо рта булку! Разве можно в одно время и есть, и петь! – кричит он на дисканта и тыкает его в щеку камертоном.

Дискант выплевывает еду в руку. Начинается пение. Басы, чтоб угодить хозяину, ревут так, что даже стекла дрожат. Кончили. Общее христосованье. Раздается такое чмоканье, что, будь тут лошади, наверное, тронулись бы с места, приняв это за понукание.

– Господа певчие! Выпить да закусить пожалуйте! Ветчинки вот… – предлагает хозяйка.

Отказа не последует. Певчие, как саранча, накидываются на водку, на вино и даже на ветчину.

– Мальчишки, легче! На еду не очень накидываться! – кричит регент. – Заболите завтра, так от вас убыток. Нам еще в шестнадцать мест визиты…

– Вытекло! Скудель пуста бо есть! – возглашает какой-то бас и поднимает пустой графин.

– Дольем! Дольем! – откликается хозяин. – Настасья! Сашенька! Тащите сюда ведерную-то…

– Хозяин, с вашей милостью! Без хозяина нельзя! Укажите путь скользкий!

– Я с господином регентом… А впрочем, пожалуй… Серафимочка, вели откупорить пару хересу!

К Серафимочке между тем подсел белокурый тенор и, прожевывая кусок, читает какие-то чувствительные стихи.

– Мне за голос дьяконицкое место обещали, – говорит он ей, – но я намерен отказаться, так как думаю на светской барышне жениться и свой хор воздвигнуть.

– Вы и на гитаре играете?

– И на гитаре, и на скрипке…

Закуска раздрызгана. На столе стоит четвертная бутыль. Скатерть залита. На полу пятна. Кто-то из певчих икает. Мальчишки щиплют друг друга. Регент дает им щелчки.

– Хороший бас ежели… – рассказывает молодцу певчий, – так тот крикнет в рюмку, и рюмка пополам…

– Господа певчие, сделайте милость, пропойте светскую, веселенькую!.. – упрашивает хозяин и уже слегка пошатывается…

– Ветчинки-то, господа! – взвизгивает среди общего говора хозяйка.

Певчие группируются и начинают петь «Во лузях». Следом идет «Солнце на закате». Хозяин до того входит в экстаз, что выхватывает из ножен шпагу и начинает ею дирижировать хором.

– Браво! Браво! Совсем главнокомандующий! – кричат певчие и хлопают в ладоши.

Через час после ухода певчих хозяин спит в гостиной на диване. Около него на стуле висит мундир, лежат шпага и треуголка. Жена и дочери будят его к обеду.