«Сударыня…»

«Сударыня?»

«А как прикажете начинать? Эй ты, казальская шлюшонка?»

«Puta de los franceses», – не удержался и пробормотал Роберт, изумленный тем, что Сен-Савен ради красного словца угадал если не истину, то хотя бы клевету на его даму.

«Как вы сказали?»

«Ничего. Пусть так. Сударыня. Что за этим?»

«Сударыня, в изумительной архитектуре универсума было отражено с самого первого дня Сотворения Мира, что я повстречаю вас и я вас полюблю. Но при самых первых строках письма я чувствую: душа моя до такой степени стремится к излиянию, что испаряется из моих уст и от моего пера до того еще, как я заключу».

«Заключу. Не знаю, будет ли это понятно…»

«Высказывания тем превыше ценятся, чем более они ощетинены затруднительностями, и тем любезнее откровение, если оно немереных сил нам стоило. Нет, надо повысить тон. Значит, вот как… Сударыня!»

«Как, опять?»

«Да. Сударыня, для такой дамы, которая хороша, как Альцина, предугадательно наинеприступнейшее из прибежищ. Полагаю, что неким заклинанием вы были отнесены в далекий край и обителью вашей сделался новоявленный Плавучий Остров, коий ветром моих воздухновений отнесся на отдаление, его же я преодолеть усерден, во пребывание антиподов, где и подступы загорожены льдами. Я вижу, чем-то вы смущены, де ла Грив. Вам даже это кажется посредственным?»

«Нет, мне это… я сказал бы обратное…»

«Не извольте бояться, – отвечал Сен-Савен, превратно истолковав, – мы еще туда всунем обратный контрапункт. Далее. Допускаю, вашим прелестям придано право пребывать на отдалении, как Богиням то приличествует. Но возможно ли не ведать, что Богини благосклонно принимают хотя бы фимиамные пары, которые мы к ним от низу возжигаем? Коль так, не отриньте моего поклонения! Понеже вы облечены в высочайшей степени и прелестью и красотой, вы обратите меня в ничтожество, воспретив превозносить в обличии вашем два из наиценнейших божественных атрибутов… Так звучит лучше?»

Роберт на этом месте был поглощен раздумьями о том, что главная неразрешенная проблема – обучена ли дева из Новары грамоте. Преодолев этот риф, все, что она прочитает, несомненно, одурманит ее точно так же, как одурманивался он сам, пиша.

«Боже мой, – сказал он. – Этак она с ума сойдет…»

«Сойдет, сойдет. Продолжим. Нисколь не утративши моего сердца вместе со свободой, кою имел препоручить вам, всякий день наблюдаю, как оно разрастается, обретая такие размеры, что как если бы его одного недоставало для моей великой любови, оно размножилось по всем моим артериям, и в них я ощущаю любовное дрожанье».

«Боже мой».

«Не воспаляйтесь. Это разговоры о любви, а не любовь. Извините, о Владычица, мне отъявленность отчаяния, или скажу лучше, не отягчайтесь ею: ибо неслыханно, чтобы владетели смущались гибелью своего невольника. О, и я почту свою судьбину завидною, поскольку вы озаботились тем, чтобы свести меня к погибели: если даже по крайности вы удостоите меня ненавистью, это скажет мне, что я не окончательно для вас безразличен. Так и смерть, которою вы полагаете истребить меня, воспримется мною как предпочтенье. Приди, желанная смерть; если любовь состоит в том, что две души созданы для того, чтобы быть едины, когда одна сознает, что другая ее не слышит, она может только умереть. И об этом – покуда жизнь еще не покинула мои телеса – душа моя, отлетая, шлет вам оповещение».

«Отлетая, шлет вам?»

«Оповещение».

«Переведу дух. В голову ударяет».

«Держите себя в руках. Не путайте любовь с искусством».

«Но я ее люблю, люблю, понимаете?»

«Я – нет. Потому вы и обратились ко мне. Сочиняя, вы не должны думать о ней. Думайте, ну, к примеру, о господине Туара…»