Потом я сверился со своим автоматическим Секретарем-Референтом, чтобы уточнить, кто сейчас владеет «Т». С-Р сказал, что она принадлежит Лоуренсу Д. Коннеру с Лошера – «Д» означало «Джон». Так что я заказал все необходимые документы, и примерно пятнадцать секунд спустя труба выплюнула их в мою мягкую корзину для входящих сообщений. Я внимательно изучил описание внешности Коннера и призвал своего парикмахера на колесах, чтобы тот превратил меня из шатена в блондина, осветлил мой загар, добавил чуток веснушек, сделал глаза на три оттенка темнее и сменил мне отпечатки пальцев.

У меня есть целый штат вымышленных людей с полноценными и легко подтверждаемыми – если ты вдалеке от их родины – биографиями; людей, которые на протяжении многих лет перекупают друг у друга «Т» и продолжат делать это в будущем. У всех у них рост примерно пять футов десять дюймов, а вес – около ста шестидесяти фунтов. И всеми ими я могу стать, пройдя небольшую косметическую процедуру и зазубрив несколько фактов. Мне не нравится путешествовать на судне, зарегистрированном на имя Фрэнсиса Сэндоу с Покоя – или, как его называют некоторые, Планеты Сэндоу. Это один из главных – пусть я и готов с ним жить – недостатков нахождения в списке ста богатейших персон в галактике (кажется, по последним данным я был восемьдесят седьмым – а может быть, восемьдесят восьмым или восемьдесят шестым): кому-то вечно от тебя что-то нужно, и это либо кровь, либо деньги, а я не слишком охотно расстаюсь и с тем, и с другим. Я ленив, легко пугаюсь и хочу, чтобы и денег, и крови у меня оставалось ровно столько, сколько есть. Если бы я был склонен к соперничеству, то, наверное, активно пытался бы стать восемьдесят седьмым, или шестым, или пятым – неважно. Но мне все равно. По правде говоря, я никогда не прилагал к этому особых усилий, разве что поначалу, но очень быстро заскучал. После первого миллиарда все остальное – чистая метафизика. Когда-то я размышлял о том, сколько ужасных вещей, должно быть, финансирую, не подозревая об этом. Но потом придумал свою философскую теорию Большого Древа и решил послать все это к черту.

Существует Большое Древо, такое же старое, как человеческое общество, потому что оно и есть человеческое общество, и если сосчитать все листья, растущие на его ветках и сучьях, получится общая сумма всех денег на свете. На этих листьях написаны имена, и некоторые из них опадают, а на их месте вырастают новые, и за несколько сезонов все имена сменяются. Но Древо остается почти таким же, хоть и продолжает расти; все те же жизненные процессы протекают в нем примерно тем же образом. Было в моей жизни время, когда я пытался отсечь всю гниль, которую находил на Древе. Но оказалось, что как только я устраняю ее в одном месте, она тут же возникает в другом, а мне ведь нужно когда-нибудь спать. Черт возьми, в современном мире даже раздать деньги как следует не получается, а Древо слишком велико, чтобы его можно было согнуть, как бонсай в кадке, и изменить тем самым направление роста. Поэтому я позволил ему расти как заблагорассудится, оставил свое имя на всех этих листьях – где-то увядших и пожелтевших, а где-то по-весеннему зеленых – и стараюсь наслаждаться жизнью, перескакивая с ветки на ветку и скрываясь под именем, которое не глядит на меня с каждого сучка. Вот и все мои отношения с Большим Древом. История о том, как мне досталось столько зелени, могла бы обернуться еще более смешной и сложной, но менее ботанической метафорой. Поэтому давайте оставим ее на потом. Не будем с ними перебарщивать – вы только посмотрите, куда это завело бедолагу Джонни Донна: он возомнил, будто он – не остров, и лежит теперь на дне Токийского залива, а мне от того ни жарко, ни холодно.