Поэтому Мерино прежде пошел не к ожидающему его гостю, а на кухню, где выяснил у повара состояние дел. Затем направился в зал, в котором сидели лишь двое завсегдатаев из соседей, обменялся с ними парой фраз о погоде и только после этого вошел в отдельный кабинет. Таких в его заведении было три, и тот, на двери которого прибита бронзовая цифра «1», использовался для встреч, к делам остерии не имевших никакого отношения.

Человек, которого Бельк назвал щеголем, полностью соответствовал этому короткому и емкому описанию. Тончайшей выделки сапоги серой кожи, серые бархатные бриджи, того же цвета камзол, расшитый серебряными нитями в димаутрианском стиле, что в этом году вошел в моду. Море кружев: от воротника до запястий. Тонкие кисти рук, унизанные перстнями: в одной висел кружевной же платок, вторая сжимала серебряный кубок. Худое и бледное лицо с тонкими чертами из тех, про которые доброжелатели говорят «породистое», а злопыхатели – «надменное». Непроницаемые черные глаза чуть прикрыты в приличествующей аристократу скуке. И завершение ансамбля, над которым наверняка работал с десяток человек, – широкополая шляпа с темно-красными перьями неизвестной Мерино птицы. Щеголь. Барон Бенедикт да Гóра, кансельер коронного сыска Ее Высочества Великой герцогини Фрейвелинга.

– Мое почтение, господин барон! – Мерино склонил голову. – Какая честь для моего заведения!

Аристократ окинул фигуру трактирщика ленивым взглядом. Рука с платком описала небольшой полукруг, разрешая войти и сесть.

– Ваш тон, синьор Лик, будто бы говорит об обратном, – голос барона был низким, глубоким и немного хрипловатым, опять же по последней моде в столице.

– Что вы, господин барон! Как вы могли подумать такое?! Я всегда рад принимать вас… – голос Мерино сочился таким количеством масла, что его хватило бы смазать все скрипящие двери города.

Но вдруг сделался сухим и сварливым:

– …даже если маленький паршивец заходит так редко, что я начал забывать, как он выглядит!

Манеры барона мгновенно изменились, будто губкой провели по холсту, стирая одну картину и открывая другую. От ленивой изнеженности и вальяжности не осталось и следа, глаза весело блеснули, а из голоса исчезла модная хрипотца.

– Мерино, я ведь важный государственный служащий! По-твоему, мне так просто вырваться?

– От замка пешком идти десять минут!

– Ты считаешь, что я все время провожу в Инверино?

– А на что еще может быть способен изнеженный юноша дворянского рода?

– Мне двадцать два года!

– И где я ошибся?

– В изнеженности! Я этот образ называю «щёголь»!

– Бельк так про тебя и сказал. Говорит он, как ты знаешь, мало, но всегда точен в формулировках.

– Как дела у старого душегуба?

– Разве ты не говорил с ним?

– Дворянин, беседующий с трактирным вышибалой, – это ни в какие ворота!

– Ну, хоть каплю здравого смысла я вбил в эту аристократическую голову!

– А также научил парочке грязных трюков со шпагой!

– Иначе ты бы не смог спокойно ходить по городу со всеми этими перстнями.

– Я правда скучал, Мерино.

– Я тоже, мой мальчик. И прекрасно знаю, как ты занят. – Мерино налил себе вина, тронул краем кружки бокал барона. – Но имеет право старый человек поворчать на радостях. Даже если и понимает, что ты пришел по делу.

Бенедикт кивнул. Они с Мерино знали друг друга довольно давно и, общаясь без свидетелей, опускали сословные нормы поведения. Да и вообще не видели причин соблюдать правила приличия, по которым оба собеседника часами ходят с разговорами вокруг да около.

– Ограбление корабела Беппе Три Пальца…