Сзади он слышал, как взламывают дверь. Они окружили весь дом. Где-то рядом с домом дважды раздался свисток, он упрямо полз дальше.

«Дураки, – думал он. – Но сейчас они уже, наверное, нашли корзинку с пустыми тарелками. Что за люди! Ну кто так устраивает облаву?»

Теперь он был почти на краю пустыря и понимал, что сейчас придется встать и перебежать через дорогу к дальним домам. Способ ползти так, чтобы как можно меньше ощущать боль, он нашел. Он мог приноровиться почти к любому движению. Острую боль причиняли перемены положения тела, и сейчас ему было страшно подниматься на ноги.

Все еще скрываясь в траве, он встал на одно колено, переждал резкий приступ боли, потом подтянул к колену ступню другой ноги, чтобы встать на нее, и боль снова пронзила его.

Он бросился бежать к дому, стоявшему на противоположной стороне улицы, на краю другого пустыря, и тут – щелчок, включившийся прожектор сразу же поймал его в свой луч и ослепил, теперь он различал только границы темноты с обеих сторон.

Прожектор был установлен на полицейской машине, которая бесшумно, безо всякой сирены, подъехала к дальнему краю пустыря и остановилась на углу.

Как только Энрике – длинный, худой, резко очерченный в луче прожектора силуэт – встал, доставая тяжелый пистолет из наплечной кобуры, из машины с погашенными огнями раздались автоматные очереди.

Ощущение было такое, словно в грудь ударили дубиной, но почувствовал он только первый удар. Град последующих напоминал раскаты эха.

Он упал лицом в сорняки и, пока падал, – а может, чуть раньше, между моментом, когда вспыхнул прожектор, и первой пулей, настигшей его, – в голове у него пронеслась единственная мысль: «Не такие уж они дураки. Пожалуй, с ними можно иметь дело».

Если бы ему хватило времени еще на одну мысль, наверное, он с надеждой подумал бы о том, что на другом конце пустыря такой машины не окажется. Но машина была, и ее прожектор обшаривал пустырь. Его широкий луч рыскал по зарослям сорняков, в которых лежала девушка, Мария. Сидевшие в затемненной машине автоматчики следом за ним водили дулами своих надежных рифленых уродцев-«томпсонов».

В тени дерева, позади неосвещенной машины, с которой бил прожектор, стоял негр. На нем были соломенная шляпа с узкими полями и плоской тульей и куртка из альпаки. Под рубашкой на груди он носил ожерелье из голубых вудуистских бусин. Он стоял неподвижно, наблюдая за работой прожектора.

Луч скользил по траве, в которой, распластавшись и уткнувшись в землю подбородком, лежала девушка. Она не шевельнулась с тех самых пор, как услышала стрельбу. Ее сердце бешено колотилось о землю.

– Видишь ее? – спросил один из мужчин, находившихся в машине.

– Надо прочесать весь пустырь, – сказал лейтенант, сидевший на переднем сиденье. – Hola! – позвал он негра, стоявшего под деревом. – Иди в дом и скажи, чтобы прочесали пустырь, рассредоточившись широкой цепью. Ты уверен, что их только двое?

– Только двое, – тихо ответил негр. – И другого мы уже накрыли.

– Иди.

– Слушаюсь, господин лейтенант! – отрапортовал негр.

Обеими руками придерживая свою соломенную шляпу, он бросился бежать по краю пустыря к дому, где теперь во всех окнах горел свет.

На пустыре, сцепив руки на затылке, ничком лежала девушка.

– Помоги мне выдержать, – говорила она, ни к кому не обращаясь, потому что никого вокруг не было. Потом, вдруг, всхлипывая, стала обращаться к ним поименно: – Помоги мне, Висенте. Помоги мне, Фелипе. Помоги мне, Чучо. Помоги мне, Артуро. И ты, Энрике, помоги мне. Помогите мне.